Поэтом возомнил я себя с 1851 года, когда мне было двенадцать лет с небольшим. Я в это время упивался
Пушкиным и под обаянием его звучных стихов начал сам слагать вирши в виде посланий к своим возлюбленным, эпиграмм, элегий, поэм, сначала в мрачном байроновском духе, а затем - религиозных, на сюжеты из Библии: "Иосиф Прекрасный", "Юдифь и Олоферн". Отец переписал эти религиозные поэмы и послал их деду, который поместил их в киот с образами.
Но уже в пятом классе моему стихотворству пришел конец. Этим я прежде всего был обязан суровой критике Корелкина. Я подал ему в качестве сочинения стихи под заглавием "Старый воин". Стихи были возвращены мне с следующей рецензией на полях:
"В наше время, после Пушкина и Лермонтова, стих так выработан и легок, что стихи негладкие и тем более неправильно сложенные редко случается и читать. При этом автор совершенно напрасно думает, что поэзия состоит в рифмованьи стихов и что для рифм можно жертвовать смыслом. Мы советуем ему выработать прежде язык на сочинениях и переводах в прозе, а потом уже приступить к стиху, если и тогда он увидит в этом потребность..."
Рецензия эта словно облила меня холодной водой. К тому же и время было тогда совсем не стихотворное. Главный тон давал Гоголь, только что окончивший земное поприще. Возникала "натуральная школа". Как человек передовой, приверженец Белинского и яркий поклонник Гоголя, Корелкин не переставал внушать нам, что поэзия вовсе не обусловливается непременно стихами, что в иной прозе может быть бесконечно более поэзии, чем в иных стихах. В доказательство этого Корелкин читал нам наиболее поэтические места из Гоголя, сопоставляя с ним пресловутое послание Ломоносова Шувалову о пользе стекла.
Результатом таких внушений было то, что я мало-помалу совсем бросил писать стихи. Правда, изредка я вновь возвращался к ним, но уже не смотрел на них как на серьезный труд или призвание, а как на забаву.
Теперь моим кумиром и законодателем сделался Гоголь. Я читал и перечитывал его от доски до доски и увлекался им до самозабвения. И, разумеется, у меня тотчас же явилось стремление подражать ему.
В шестом классе я был обязан представить сочинение для литературной беседы. С этой целью я задумал повесть под заглавием "Пьяница", из жизни мелких канцеляристов, на которых я нагляделся на Петербургской стороне. Сюжет повести заключался в том, что канцелярист Дорофей Дорофеевич Дорофеев, получавший в месяц десять рублей жалованья и обремененный семьею, спивается под гнетом нужды и унижений и умирает под забором, оставив семью в крайней нищете.
16 декабря читал я свое сочинение на литературной беседе. Все остались довольны им. Корелкин сказал, что у меня есть дарование и что писал я с теплым чувством к своим героям. Директор сказал то же, но заметил, что не советует подражать Гоголю, выставляя грязную внешность, что и сам Гоголь грешил этим против эстетического вкуса.
Тем не менее директору так понравилось мое сочинение, что он просил меня дать ему список его. Я с готовностью исполнил просьбу, причем отец переписал каллиграфически мое произведение.
Таков был мой первый литературный триумф, принесший мне немалую пользу. Благодаря репутации литературного таланта, в два последние года в гимназии я буквально почивал на лаврах, имея возможность лениться напропалую и никогда не готовить уроков: учителя относились ко мне крайне снисходительно.
Свободное копирование
