За сорок верст встретили тело крестьяне, которые остановили лошадей и несли гроб на руках до самой деревни. С каким унынием и горестию я смотрела на всю эту церемонию! Что за отчаяние на лицах крестьян я видела: кто рыдал, кто и плакать не мог, а глухие стоны слышны только были! Наконец погребли тело, и весь этот день вся деревня была как точно пустая: никто не показывался на улице, только ходили в церкву на гроб делать поминовение. На третий день пришел приказчик к мужу моему с крестьянами, где мать его и я были. Он бросился в ноги, зарыдал и сказал: "Тебе вручаем нашей матери право над собой Сделай распоряжение и наставь нас, что нам делать? У нас остались господа, но малолетные; одного здесь нет, а другой тебе вручен, которого будет воспитать наша добрая барышня, - и она, конечно, нам даст доброго господина: как ее воспитали, так и она его будет воспитывать". Муж мой сказал, что все останется на том основании, как и прежде было. "Я оставлю после себя опекуна, к которому вы должны относиться обо всем". И пошли вон.
Мы жили в деревне две недели, и мне хотелось прожить шесть недель, но муж мой сказал, что "и без тебя отправят поминовение дядя и тетка" (которые тут жили). Итак, велели приготовлять лошадей, чтоб на другой день выехать. Я пошла проститься с дядей. Они, увидя меня, всю в слезах, узнали, что завтра мы рано едем. Тетка горько заплакала и сказала: "Ну, мой милый друг, поезжай, Господь с тобою! Это для тебя еще первый раз, что ты прекрасное время не будешь жить в тихом нашем убежище, а будешь пользоваться городскими весельями, к которым ты еще не привыкла. Но надо, моя милая, ко всему привыкать и не надо огорчаться. Муж твой сам больше любит общество, нежели уединение, то и тебе тоже надо любить и так жить, как ему угодно. Не привыкай делать частые отказы мужу, а скорее - соглашайся с ним: никакой муж не будет требовать того, чего б ты сделать не могла. Еще тебе скажу: муж твой приходил вчерась ко мне и просил, чтоб под каким-нибудь видом оставил здесь твоего друга - Костентиновну. Я ей уж и сказала; она хотя и с горестью, но согласилась. И тебя прошу: будь благоразумна и не проси, чтоб она ехала с тобой. Надо непременно с покорностью подвергнуть себя всем опытам, которые на тебя налагает муж. Самым твоим послушанием и повиновением ты выиграешь любовь его к себе. Лучше тебе скажу: он и нам дал знать, чтоб мы остались лучше здесь. Это видно, что он хочет тебя ото всего отдалить, что может напомнить о матери твоей. Вижу, что тебе горько, и участвую в твоей горести, но, друг мой, ты уж должна жить под его законами. Мы сами так делали для мужей; ты уж знаешь, сколь долг твой велик и священ к мужу, то ты, исполняя его, будешь исполнять и закон Божий. Главная твоя должность будет состоять в том, чтоб без воли его ничего не предпринимать. Вторая твоя должность - любить и почитать мать его и во всем требовать от нее советов и быть к ней искреннею; она добра и умна, и будет тебе давать правила те, которые и мать твоя, покойница, давала. Старайся, как можно, время свое не убивать и не быть в праздности. Ежели тебе будут предлагать книги какие-нибудь для прочтения, то не читай, пока не просмотрит мать твоя. И когда уж она тебе посоветует, тогда безопасно можешь пользоваться. Не будь дружна с племянницей его и не открывай своего сердца ей, и что она будет с тобой говорить, и ежели тебе покажется сумнительно или неприятно, то сказывай тихонько матери. Ко всем его родным старайся быть ласкова и учтива, хотя б они к тебе и не таковы были хороши. Не требуй от мужа насильно любви к твоим родным; довольно для нас твоей любви, и не огорчайся, ежели ты увидишь или услышишь, что он будет отзываться об нас при тебе невыгодно: оставь это и не защищай; поверь, мой друг, что я это опытом все знаю, что теперь тебе говорю. Поступай по сим правилам и веди себя так, чтоб совесть твоя ничем тебя не укоряла, - то ты будешь Богу любезна, который тебя во всем защитит и не оставит. Ежели захочешь узнать об нас, то спросись у мужа, велит ли он тебе к нам писать, и, написавши письмо, показывай ему или свекрови, чтоб и в этом ты себя оправдала. Но ежели, по каким-нибудь причинам, нельзя тебе будет писать, то не тревожься: мы всегда будем уверены в твоей любви к нам и мы о тебе всегда будем знать; но ты не предпринимай тихонько к нам писать, не делай никакой от мужа тайны, а лучше проси свекровь твою, - она может лучше придумать, как сделать".
Я все слушала и наконец сказала: "Какую вы мне сказываете тяжкую должность! Для чего вы прежде моего замужества все это не сказывали? Что за закон, вышедши замуж, - и лишиться всего любезного? И как будто я и не должна уж уделять любви моей к моим родным! Для чего ж я ему не запрещаю любить? Ежели б он не любил своих ближних, я б худых об нем была мыслей. Вот что вы со мной сделали: сами меня с собой разделили! Уж мне бы гораздо было легче уехать скорей от вас: пусть бы нас разделяла отдаленность и необходимость видеться с вами! Но я все ваши наставления исполню; но тягость с сердца моего вы снять не можете, - это не в моей и не в вашей власти!" Тетка моя встала, обняла меня и сказала. "Теперь пора уж нам с тобой проститься, мой кроткий ангел! Да благословит тебя Господь своею милостью и терпением!" Дядя ничего не мог говорить и сидел все это время, опустя голову. Я поглядела на него и увидела текущие слезы по щекам, бросилась к нему: "Не плачьте обо мне: я буду счастлива, только молитесь за меня!" Он только что прижимал меня к себе и обливал слезами. Тетка меня насилу оторвала от него и сказала: "Лучше благословляй ее, а не делай ей горькой разлуку". И так я ушла домой.
Вместо того что положено было ехать поутру, мы поехали в ночь, как все спали, и никто нашего отъезда не видал, кроме моей бедной и горькой няни, которая, прощавшись со мной, была больше мертва, нежели жива, на лице страшная была бледность. Она и плакать не могла, и я видела, что она шаталась и насилу держалась на ногах; глаза были мутные и дикие, и я жестоко боялась самых дурных последствий. Муж ее подошел ко мне и сказал: " Прости, наша милая и кроткая душа! Дай Бог, чтоб ты была счастлива, сколько мы тебе желаем! Пойдем, жена, и не будем ее больше тревожить!" Прибежал мальчик-пастух с крыком: "Дайте мне с ней проститься! Ежели не дадите, то я умру!" Муж мой не хотел было, но свекровь сказала: "Это стыдно, отнимать от нее последнее удовольствие. Мне больно видеть твою нечувствительность к ее страданию!" Я в это время оглянулась и увидела мою бедную няню, лежащую без памяти середь двора. Я закричала: "Пустите меня, Бога ради, последний раз ее обнять! Я самым этим возвращу ей жизнь!" Свекровь моя подошла со мной к ней и привели ее в чувство, но она говорить не могла. Я ее поцеловала и сказала: "Береги себя для меня" - и подкликала пастуха и просила его, чтоб он пошел к дяде и дожидал, как проснется тетка, и сказал бы ей, чтоб она взяла больную к себе и утешила б ее, и сохранила б; это сделают не ей, а мне и тем докажут мне свою любовь; и чтоб непременно уведомили меня через нарочного, в каком она будет состоянии.
И так отправилась я из мирного моего убежища с полным сердцем горести и больше уж не была.
Свободное копирование
