В свободное время мы ездили на своих роскошных машинах по Стамбулу. Смотрели достопримечательности. Меня потряс храм Святой Софии, великий памятник византийского искусства. Построенный спустя тысячелетие после Парфенона, он пленял творческий дух здравомыслием архитектурного замысла, гармонией грандиозных форм, с какой обнимал и обласкивал пространство.
Однажды вечером, возвращаясь в отель, мы обратили внимание на то, что в ресторане идет показ мод. Манекенщицы демонстрировали туалеты сначала на эстраде, а потом ходили по залу, между столиков. За столиками сидели богатые дамы, которые могли купить эти платья. Манекенщицы делали разные комбинации со своими туалетами - то юбка как-то по-особенному раскрывалась, то они что-то с себя снимали и клали это на плечо. Словом, все эти манипуляции страшно заинтересовали мужскую часть нашего прославленного ансамбля.
Чтобы не нарушать церемонии, мы прошли по боковому коридорчику на веранду и оттуда уже наблюдали парад. Но ботинки, которые в Москве нам сделали по специальному заказу, зверски скрипели. Когда на цыпочках мы пробирались на веранду, впечатление было такое, что идет рота солдат. Это произвело меж дам настоящий переполох. Манекенщицы замирали на месте, а сиятельные особы за столиками тоже были немало изумлены.
Вообще наша амуниция доставила нам много хлопот. Так как пальто у всех были бежевого цвета, то после приемов служащие не знали, кому какое подавать. Поэтому происходило много смешных историй. Я надеваю пальто, оно мне до полу. А Пирогов - не может влезть в свое. Или кто-то кричит: "Товарищи, имейте в виду, у меня в кармане перчатки!" И другой кричит: "И у меня перчатки!" Поэтому решили принимать верхнее платье на руку, а уж дома разбирать, где чье.
Такая же история происходила и со шляпами. Помню, после одного приема Шостакович, молчавший всю дорогу, вдруг сказал: "Понимаете, шляпу я не могу свою найти. Эта как-то не так сидит..." "А как вы ее надели?" - спросил его Норцов. И перевернул шляпу прямо на голове Шостаковича. И по-особому заломил поля. Шостакович после этого сказал: "Да, пожалуй, моя". Впрочем, без особой уверенности.
Он был очень застенчивый, скромный человек. Когда о нем говорили восторженно, мучился, буквально не знал, куда деться. Меж тем к его творчеству музыкальная общественность Турции проявляла большой интерес. Особенно молодежь, занимавшаяся в консерваториях Анкары и Стамбула.
Свободное копирование
