В это противоречивое и бурное время на разных этапах разные люди оказывали на меня свое воздействие. О Горском речь еще впереди. И рядом с ним, среди первых имен, я хочу назвать Шаляпина. Он стал для меня на всю жизнь учителем правды в музыкальном театре, учителем сценического жеста, позы, ощущения музыки в каждом движении.
Мысль, что я работаю с Шаляпиным в одном театре, приводила меня в трепет. Я не мог воспринимать его в бытовом плане, но всегда - как явление. Его выделяла чисто физическая особость, редкостность. Во внешнем облике проступала внутренняя значимость, которая приковывала внимание. Меня всегда изумляло его лицо - сильное, мужицкое, мясистое, "разинское". На сцене из этого лица можно было вылепить все - дона Базилио, царя Бориса, Демона... "Как же это так? - наивно думал я. - Тенор Лабинский, к примеру, красив, как карточный валет. А на сцене - карикатурен, смешон. Что бы он ни пел, лирическое или трагическое, поза его всегда одинакова - это почти что египетски-профильная поза. Потому что одним глазом Лабинский, как привязанный, смотрит на дирижера, боится хоть на секунду от него оторваться, а другим - на партнера. Или сидит в любовных сценах, согнув колено одной ноги и отставив другую. И указательный палец, как точка опоры, уперт в ладонь...".
До Шаляпина я считал оперу фальшивейшим из искусств. А про многих певцов думал, что их лучше слушать с закрытыми глазами.
И вот однажды я попал на "Русалку" с Шаляпиным - Мельником. Надо сказать, попасть на его спектакли было почти невозможно. В артистическую ложу набивался чуть ли не весь свободный штатный персонал театра. Я заранее доставал стул, ставил его позади всех и через тьму голов и спин, полустоя на одной ноге, смотрел на Шаляпина.
На первом же спектакле я испытал потрясение, которое не стирается с годами. Я увидел чудо гармонии. Неисчерпаемый голос, гений драматического актера, почти балетная лепка, пластика поз. На Шаляпине я понял, что культ звука - не вся правда о пении. Хотя Шаляпин и был великим мастером делать образ "в голосе". Анна Ахматова писала как-то о Лермонтове, что слово было послушно ему, как змея заклинателю. Так можно сказать и о Шаляпине. Он чувствовал плоть слова, играл им, окрашивал оттенками - для усиления выразительности.
Шаляпин же научил меня в каждом образе искать характер, судьбу, душу человеческую. Выше этого в театре не придумано ничего!
А Князя в этой "Русалке" пел Лабинский. По своему обыкновению он стоял боком и косил глазом на дирижера. И вдруг из своей артистической ложи я слышу громкий шаляпинский бас: "Кому поете? На меня смотреть нужно!" Лабинский хотел петь и осекся. На секунду впал в замешательство и дирижер. А мне даже жарко стало от этого шаляпинского бунта против рутины, против пустого механического пропевания... Дирижер первый справился с собой, отмахал какой-то музыкальный период, пока Лабинский смог прийти в себя и продолжить пение.
Свободное копирование
