Но на другой день, к моему изумлению, разразился грандиозный скандал. Я был срочно вызван к тогдашнему директору театра Иосифу Михайловичу Лапицкому. Войдя в святилище - его кабинет, - я увидел сидящих там Тихомирова и Ивана Смольцова, наше всесильное балетное начальство. Первый был заведующим балетной труппой, второй - его замом.
- Этот молодой человек делает у нас в театре не балет, а цирк, - мрачно сказал Тихомиров. - В вариации поставлено два тура, а он делает два и еще раз два.
Иван Смольцов кивком подтвердил чудовищность моего нарушения.
Я знал, что оба они были против моего зачисления в Большой театр. По их представлениям, это ломало "лестницу в восхождении". И попал я в театр благодаря настойчивости комиссии и Елены Константиновны Малиновской, которая была в 1921 году директором Большого театра, - она видела меня в спектаклях, когда я был еще учеником школы, и, видимо, прониклась ко мне симпатией.
Время все поставило на свои места. Позднее Василий Дмитриевич Тихомиров стал моим высоким наставником в педагогике, и мы не только уважали, ценили, но и искренно полюбили друг друга. Но я пишу о начале, о 1921 годе, когда нам обоим до той любви было еще далековато... А Ивана Смольцова я не жаловал и по-человечески - за его угрюмый, надменный нрав - и как танцовщика. От природы он обладал сильным прыжком, но каким-то однообразным. В нем был один нюанс - вверх! - и все. Без оттенков. Да он их и не искал. Хотя, надо признать, Иван Смольцов был хорошим партнером. Гельцер любила с ним танцевать.
Одним словом, я приготовился мужественно держаться на судилище. Однако Лапицкий был, что называется, из другой оперы. В буквальном смысле он и был оперный режиссер. И добрый человек. Не зная всей подоплеки престижных распрей, связанных с моим поступлением в театр, Иосиф Михайлович реагировал на заявление Тихомирова самым естественным образом.
- Почему два тура - это не цирк? - полюбопытствовал он. - А два и еще два - цирк?
- Но он же изменяет то, как поставлено! - почти вскричал Смольцов.
Однако Лапицкий знал, что другие танцовщики тоже не носят портреты достопочтенных хореографов в ладанке и не заклинают их именами. И потом молодой человек ведь усложняет технику, что, право же, весьма похвально! И он мягко посоветовал прекратить разговор и вернуться к своим делам.
Это был беспрецедентный в истории театра случай, когда дирекция поддержала не заведующего балетной труппой, а молоденького начинающего танцовщика. Но победа обострила и без того натянутые отношения с начальством. Я был все время начеку.
Кажется, именно в эти годы на экраны вышел очень смешной фильм с моим любимым актером Бестером Китоном - "Наше гостеприимство". Китон был всегда серьезен, даже меланхоличен и мог вызывать гомерический смех зрителей, не улыбнувшись сам ни разу за всю картину. Он играл жениха, который ехал к своей любимой на первом поезде, составленном из старых карет. Паровоз ужасно дымил, пассажиры сидели в своих каретах чернее сажи. Но чернее пассажиров был машинист-энтузиаст. Он очень нервничал - долго гудел ослу, который упрямо стоял на рельсах, так что в конце концов ему пришлось переносить рельсы в сторону, чтобы продолжить путь. Наконец после всех превратностей жених благополучно "прибывал в дом к своей невесте. Но тут его ждали новые сюрпризы. У невесты было два брата, здоровенные детины, с пудовыми кулачищами. Не помню уж почему, но они делали все, чтобы свадьба расстроилась. Обедал жених со своей любимой - братья сидели по обе стороны от него и точили ножи, один о другой. Сталь остро сверкала по сторонам невозмутимого лица Китона. И он с еле заметным тиком чуть отстранялся. По обычаю того времени, дома врага трогать нельзя. Поэтому стоило жениху выйти из дома - понюхать цветок или полюбоваться пейзажем, - братья мигом возникали поблизости и сигнализировали ему кулаками. Я хохотал и ловил себя на мысли, что в Большом театре часто чувствую себя в положении Бестера Китона...
Свободное копирование
