10 сентября, среда. Спал плохо, все время думал о Леве. Он сейчас в металлическом ящике, в холоде. Утром побаливало сердце, но позавтракал и сел выполнять обещанное. Надо было написать что-то для книги Максима Лаврентьева. Верстку он мне прислал, и я ее внимательно просмотрел, все очень похоже по теме на мою последнюю работу, где тоже много вещей, предметов и описаний, но все более слитно, неразъединимо. Есть детали очень жесткие, Максим никого не щадит -- немецкая мебель, вывезенная из Германии дедом. Мебель чудная, я ее видел, псевдоготика, тяжелое, массивное дерево.
"Конечно, все это привычно можно назвать "прозой поэта"; Максим Лаврентьев по преимуществу поэт и уже известный, цитируемый, читаемый, почти кумир поколения. Но как же тогда с дополнительными смыслами, с той поразительной энергией слова, часто для прозы избыточной, когда предметы, оставаясь явлениями быта и повседневности, превращаются в символы и даже фетиши? И почему "проза поэта" становится тем драгоценным янтарем, в котором, как застывшая мошка, просвечивается время, даже не время, эпоха. Какой это поразительный дар -- из знакомого, повседневного и привычного создавать мистическое и волшебное! А может быть, Лаврентьев, как легендарный Кувье, создан для того, чтобы из крыла бабочки реставрировать и воскресить ушедший мир?"
Спускался вниз, забрал почту, в "Литгазете" прекрасный текст, посвященный Леве, его портрет; я вспомнил нашу молодость и как он приезжал после защиты диссертации ко мне в Лапландию. Я уже поговорил с Ярославом, как публиковать его не вполне законченную работу. Не доделал -- наверное, это и была его последняя мысль. Сразу же после материала о книге Максима сел писать заметку в сборник, посвященный сорокалетию Союза книголюбов, как-никак я там председатель. А собственный новый роман стоит.
"Вот уже и родители первоклассников начинают дискутировать: а не лучше ли, минуя обычный "Букварь", начинать обучать детей чтению и письму с уже ставшего привычным планшета. Меня вообще смущает, как быстро человечество стало отказываться от книги, будто опять впало в детство и не понимает ее значение. Так же быстро, как в недавние времена верующий народ отказался от христианства. Разве не ликующие массы, рабочие и крестьяне, стаскивали, уцепившись за веревки, кресты с церквей и выносили из храмов, которые шли под клуб или МТС, знаменитые иконы? Вернулась ли сейчас вера к русскому народу? Ну, наверное. Любая вера -- это драгоценный подарок нации, которая хранит ее, как бесценный дар и залог своего многовекового единства. Но скрижали любой веры записаны не электронными символами. И так ли долговечны, как хотелось бы, так ли прочны эти символы, сотканные из электрических волнений?
Но разве мы, книголюбы, в принципе, отказываемся от электроники? Разве не полезна и по своему велика она в бухгалтерии, в проектировании, при создании и хранении немудреных текстов. Разве электронные символы не несут знание, не сокращают расстояние, не упрощают жизнь? Но почему все-таки мы так любим книгу в ее первоначальном, "шуршащем" варианте?
Да нет книга в первоначальном виде, конечно, не восстанет из электронного омута. Но разве можем мы допустить, чтобы исчезла глубинная культура, поднявшая человечество из мрака полуживотного мира? Каждое запечатленное движение культуры священно. И для меня книголюб, понимающий особую, первоначальную роль книжной культуры во всей цепочке нашей цивилизации, словно священный жрец, хранящий огонь на алтаре вечности.
Движение книголюбов в нашей стране знало свои подъемы и спады. Книга в не так далекие времена была не только интеллектуальным или художественным фетишем, но и служила товаром, а домашние библиотеки, с чуть спрессованными после типографий страницами, часто становились аналогами сберегательных книжек и банковских депозитов. Остались в любви к книге лучшие, которые за обложками видели текст, а за всей книгой еще и художественную ценность.
В этом небольшом буклете, подготовленном исполкомом, честно и правдиво рассказано о том, что огонь не погас и как много, часто через силу и без надлежащей помощи со стороны государства, делает книголюбское сообщество граждан, когда-то бывшее самым большим сообществом граждан в огромной стране. И думается, что дело здесь не только в страстной любви к книге как таковой, но и в понимании членами нашего сообщества единства культурного пространства, и в нежелании с этим пространством расставаться. Поэтому, что можно сказать еще, глядя на это подвижничество? Сказать слава благодарности и признательности каждой книголюбской организации и каждому книголюбу. Жрецы понимают, что дело их и страсти принадлежат вечности. А вечность сберегается сегодня".
Перед сном в "Российской газете" отыскал и прочел прекрасную статью о сочинении в школе и литературе Авангарда Николаевича Леонтьева. Цитирую именно вследствие точно найденных слов на очевидную проблему.
"Прикасаясь к классической литературе, молодой человек познает Родину и влюбляется в нее; он бесконечно много узнает о своей отчизне. Русская классика источник исторических знаний и одновременно с этим эмоционального опыта. Дети, соприкоснувшись с прекрасным, понимают, чем гордится или гордилась Россия. Без понимания своей истории нет человека, а есть только дикарь.
Литература сквозь эмоциональную призму вшивает в сознание читателя нравственно-исторические коды. Столкнувшись с высоко поднятой планкой моральных критериев, человек меняется навсегда".
Лучше не скажешь.
Свободное копирование
