5 сентября, среда. Вчера утром принялся читать большой мемуар Вадима Ковского, опубликованный в "Звезде" в прошлом году: "В поисках потраченного времени, или Воспоминание об ИМЛИ". И утром всосался и уже вечером, после дня беготни, оторваться, пока все не закончил, не смог. Много прелестных и точных мет времени, характеристики знаменитых руководителей ИМЛИ. Лучший -- это внешне очень доброжелательный портрет нашего любимого Ф. Ф. Кузнецова.
"Однажды, зайдя в кабинет Феликса, я увидел его какими-то новыми глазами: степенный и очень важный человек в дорогом кремовом костюме двигался неспешно, плавно возлагал руку с уголком белоснежного манжета на телефонную трубку, легким нажатием звонка вызывал вышколенную секретаршу и тихим голосом отдавал ей какие-то распоряжения. Казалось, даже холеное лицо его, с хорошо ухоженной бородкой, отливает каким-то нежным перламутровым оттенком".
Длительное знакомство предполагало и пристальное наблюдение, постепенно выяснялось основополагающее. Фрагмент портрета, который я выписал, удивительно мне напомнил моего собственного нынешнего начальника. Типические люди в типических обстоятельствах.
"Он просто старался не высовываться с инициативами, не подгонять время и безо всяких эмоций ожидал сигналов от хаотично и непредсказуемо меняющейся действительности, которая сама должна была подсказать ему, чего "еще нельзя", а что "уже можно". Я заваливал его предложениями и заявками. Поскольку сотрудники не знали, чем заняться, и сидели без плана, я убеждал его начать подготовку к новой "Истории литературы" издали: поручить каждому написать хотя бы пяти-шестилистную творческую биографию "забытых" писателей с упором на фактический материал -- "Хронику", "Библиографию", архив и т. п. За несколько лет можно было бы создать целую серию таких работ. Он молчаливо соглашался -- и не совершал ни единого действия в этом направлении".
Ах, Вадим Евгеньевич Ковский, как замечательно вы все типизируете!
Но вот другой портрет человека, почти забытого ныне, но в мое время имя его было у всех на устах. Это легендарный Дымшиц. Но талантливый человек, это всегда человек еще и справедливый. Это я уже о Ковском, но так приятно, что В.Е. Ковский отметил еще и Б. Сарнова, который мне совершенно не близок.
"Конечно, он был верным идеологом и верным службистом. Насколько он сам верил в то, что говорил, насколько искренне служил, сказать трудно (у людей такого сорта всегда есть множество способов обмана и самообмана). Тем не менее я не решился бы писать о нем в таком тоне, как это делает в книге "Случай Эренбурга" Б. Сарнов: "...нерукопожатый подлец Дымшиц, игравший в Германии роль советского Геббельса..."Взгляды и умонастроения Сарнова мне настолько ближе, чем позиции его антагониста, что этот "случай" ни в каких комментариях не нуждается, но мне трудно представить участника войны еврея Дымшица на руинах повергнутого Берлина -- и в роли Геббельса. К тому же я не служил с Дымшицем в советских оккупационных войсках, да и Нюрнбергский процесс над компартией, по-моему, не состоялся. Конечно, мои, как сформулировали бы сами единомышленники Дымшица, "абстрактно-гуманистические" рассуждения весьма уязвимы".
Не мог я при чтении пройти мимо и другой фигуры, тактика поведения которой меня поражала и в иное время и при иных обстоятельствах.
"Жизнь "втемную" была нестерпимой, и я попросил в дирекции тексты Синявского. Для аспиранта, да еще "иногороднего", решиться на это было далеко не просто. Книжки извлекли из сейфа, и посадили меня читать в укромном уголке кабинета Щербины. (Так же впоследствии выдавали особо настойчивым членам Союза писателей в парткоме, в дубовой комнате ЦДЛ, альманах "Метрополь".) "Город Любимов", сказать честно, никакого впечатления на меня не произвел -- проза Синявского показалась мне малоинтересной и искусственной.
Во всей этой истории меня эмоционально и лично задевал лишь сюжет "Жизни под маской" и контраст между произведениями "Абрама Терца" и тем, что он писал в ИМЛИ "по плану" -- о пролетарской поэзии, о Горьком, о прозе периода Великой Отечественной войны и пр".
Ничего не понимаю, как Терца-Синявского еще не изучают в школе!
Пожалуй, самое большое достижение автора -- это стиль всего материала. Все вроде суховато, но с проблесками иронии и даже сарказма, но стиль в принципе точный и информативный. Я, конечно, со стороны эпоху воспринимал по-другому, нежели Вадим, но какие-то его аргументы, как видно из выписок, меня проняли.
Вадим Ковский, который мне всегда нравился своей принципиальностью и мужской решительностью в высказываниях, всю жизнь занимался Александром Грином, кажется, и докторская диссертация у него была связана с этим писателем. Вот что он пишет о судьбе вдовы Грина. Но разве здесь только одна судьба? Здесь я невольно вспомнил о своей тетке, тете Тосе, которая жила в Таганроге. Вместе со своим мужем дядей Ваней, моим крестным, она попала в плен. А когда они вернулись, то дядю Ваню, который работал слесарем в порту, чуть ли не раз в месяц все продолжали вызывать и допрашивать, не шпион ли он. Причем представитель КГБ, с сыном которого я был приятелем, когда отдыхал у тетки, жил этажом ниже и был добрым соседом.
"Крым был оккупирован, Нине Николаевне, с больной старухой-матерью на руках, уйти через перешеек не удалось, и она осталась на оккупированной территории со всеми вытекающими последствиями. В 1945 году она была осуждена за коллаборационизм на десять лет -- по отработанной Сталиным изобретательной схеме расправы государства с собственным мирным населением за то, что оно, государство, не смогло его защитить. Отсидев в лагерях десять лет, вдова вернулась к родному пепелищу по амнистии. Реабилитировали ее, не обнаружив состава преступления, спустя два десятилетия после смерти. (Иногда я думаю, что советская власть нашла действенный способ построения собственного "загробного мира", густо заселив его деятелями культуры и их родней: покойники вели там активный образ жизни -- их клеймили, оправдывали, награждали, исключали из учебников, возвращали и пр.)"
И наконец, последняя цитата из мемуара В. Е. Ковского. Здесь о том, как, помимо официального литературоведения, работало другое, народное:
"...Владимира Сандлера, молодого тогда ленинградского любителя-библиофила, по специальности, по-моему, радиотехника, в течение ряда лет шедшего по следам достаточно запутанной биографии Грина и его окружения (это было характерное для нашего литературоведения явление -- пока советская власть какого-либо литератора травила и исключала из литературы, разыскательную работу брали на себя непрофессионалы, его поклонники). В 1972 году Сандлер издал в Ленинграде ценный сборник воспоминаний и документов о Грине, потом продал свой большой и нерасшифрованный архив (без каких-либо ссылок на источники публикуемых документов) созданному к тому времени Литературно-мемориальному музею Грина в Феодосии и навсегда исчез из нашего поля зрения, затерявшись на просторах Америки".
Весь день занимался своей старенькой машиной. Из наблюдений -- опять встреча с рабочим классом и с нашим бизнесом. Поехал, предварительно договорившись, в небольшой техцентр, в Коньково. К тем мастерам, которые три недели назад, мне сказали, чтобы я приезжал к ним после первого сентября. Тогда, чтобы провести диагностику, о которой тоже я предварительно договорился, я ждал некого главу этого предприятия Сашу два с половиной часа. Сегодня я тоже ждал больше часа. Постепенно узнавал, что вчера у пятидесятилетнего Саши был день рождения дочки, что сын его учится за границей, я думаю, отсюда и цены, которые мастера пообещали взять с меня за ремонт. Вскоре выяснилось, что Саша не берет сотовый телефон, потом, что он поехал за какими-то деталями для другого зарубежного автомобиля на Варшавку. Постепенно я, конечно, накалялся. И вдруг возникла мысль, что несмотря ни на что (а в этом "что" главное -- непосредственное соседство техцентра с магазином, где продаются детали) я все-таки должен уважать и себя. И вот тогда, через час с лишним, я развернул машину и поехал искать другую пристань. Вспомнил про центр на Донской, где несколько лет назад я чинился, там, оказалось, обслуживают теперь только зарубежные марки. Нашел "чинщика" в бывшем таксопарке на улице Вавилова, напротив "Ашана". За деталями пришлось ехать снова в Коньково и на проспект Вернадского. Теперь о бизнесе -- пока Саша праздновал день рождения, его помощники распивали кофе. Именно в это время уехал и потенциальный клиент. В зарубежном капитализме мы взяли лишь самое плохое и скверное и сейчас это разрабатываем. А Путин тем временем летает журавлем.
Свободное копирование
