21 октября, среда. С десяти и до трех сидел за компьютером и заполнял дневник, затем пару часов занимался хозяйством. Потом через мучительные автомобильные пробки поехал к Андрею и Лене Мальгиным. Собственно, я кое-что о них знал: во-первых, после трагической гибели их единственной дочери они усыновили какого-то почти грудного мальчика, взяв его прямо из детского дома. Во-вторых, уехали на житье, благо время позволяет, в Италию. Это тоже понятно, потому что в Москве, конечно, особенно в первое время, воспоминания душили. Но было и третье. Недавно Евгений Сидоров мне сказал, что видел Андрея. Ну, почему он уехал, никого не предупредив? Мне почти понятно -- время мучений и время, когда ощущаешь, что со своим горем ты никому не нужен. Почему, приехав в Москву, мне не позвонил?. Потом, правда, всплыло, что ведь на сотовом номере у меня появились разные настройки. Но вот совсем недавно я проезжал буквально мимо их дома по Бульварному кольцу, что-то всколыхнулось, я позвонил. Лена и Андрей были дома, а в том, что в принципе они хотели бы меня видеть -- это тот редкий случай -- у меня сомнений не было. Сговорились.
Разговоры и обстоятельства описывать не хочу. Мальчонка, крошечный, кареглазый, живой -- прелесть, грустный дом полон игрушек. Стоит скульптурный портрет Насти, она была и моложе и живее, и в ней была та естественная и раскованная прелесть, которая присуща значительным женщинам, такой бы она, видимо, и стала.
Андрей подарил мне три довольно толстые книги -- это его выпечатки из своего блога в Живом Журнале.
Все это чрезвычайно интересно и совершенно не повторяет мой дневниковый принцип. Здесь много кропотливой работы историка, подбирающего и классифицирующего факты. Но это так интересно, что, несмотря на тяжелый день, предстоящий мне завтра, я не утерпел и жадно читал почти до двух ночи. Ниже я сразу же выпечатываю отрывок, связанный с книгой В. С., но Журнал Андрея Мальгина надо читать не торопясь, сплошняком, отмечая на полях то, что может понадобиться в дальнейшем.
"Вторая книга "Записки литературного раба" Валентины Сергеевны Ивановой. Честно говоря, мне не хотелось ее читать, и месяц она лежала без движения. Мне Валентина Сергеевна запомнилась довольно грубоватой дамой из "Советской культуры", к тому же коммунисткой типа Нины Андреевой. Но совершенно разоружило предисловие Льва Аннинского. Я знал о ее чудовищной болезни, о том, какие муки она претерпевала все эти последние годы (мы с ее мужем давние друзья), но Аннинский очень точно увязал обстоятельства болезни с обстоятельствами текста. И он оказался совершенно прав: болезнь сделала из нее чуткого, ЧЕЛОВЕЧНОГО человека, совершенно по-новому сегодня смотрящего на людей, на саму себя. Половина книги -- опубликованная ранее в "Новом мире" повесть "Болезнь", вторая половина -- ее соображения и впечатления от встреч с разной кинематографической публикой -- от Черкасова до Сокурова.
До чего же болезнь преображает и углубляет взгляд человека! Не дай бог, ко-нечно, но здоровый Рождественский не написал бы свои лучшие строки, надо бы-ло пройти через страшный диагноз, трепанацию черепа и муки мученические, чтобы прийти к этим идеальным по форме, кристальным строчкам, к этой, не побоюсь этого слова, мудрости. Несчастная Валентина Сергеевна, если бы не необходимость каждый второй день проходить через ужас процедуры диализа, и это годами, и это в свинских, унижающих достоинство условиях наших боль-ниц, -- смогла бы она написать те многие пронзительные страницы, которые написала?"
Свободное копирование
