20 октября, вторник. Какой-то странный видел сон. Будто бы я в Ленинграде, а у меня в кармане билет на самолет из Москвы в Америку, в Нью-Йорк. Дело в конце августа, потому что помню, что когда я подошел к окошечку кассира, она мне ответила, что уехать можно только 2-го числа. Какая-то странная личность, похожая на Вл. Ефимовича, все время толкалась в гостинице, где я живу, и она тут же со мною у кассы. Вроде бы у этой личности есть бронь на билеты, и по должности она обязательно должна была этот билет мне достать. Но вдруг она, эта хозяйственная личность, растворяется, и я опять оказываюсь в зале предварительной продажи, почему-то -- это я помню точно -- с паркетными полями один. Снова пристраиваюсь в ту же очередь, но кассирша уже другая, билет не выдает, а вроде бы просто сидит и караулит место. Прежняя же кассирша ушла обедать. Я понимаю, что билета здесь я не достану, но стою. И тут появляется Валя и жестами мне показывает, чтобы я бросал очередь. Она знает, что где-то здесь, в каком-то подъезде, но внизу, продают билеты, но тем не менее я почему-то остаюсь. Я объясняю ей, что мне надо выговориться.
Вести с "Эха Москвы". Существенных для меня две. Первая -- один из виднейших западных экономистов, чуть ли не лауреат Нобелевской премии, посоветовал правительству для спасения экономики национализировать центральные банки. Я бы этот совет воспринял как универсальный. Уже много было написано, как наши лихие банкиры, воспользовавшись помощью государства, набили собственные карманы. Мотивы национализации все чаще и чаще звучат в среде экономической науки.
Вторая новость -- это возвращение в пятницу коммунистов на заседание Думы, т. е. преодоление наконец-то думского кризиса. Здесь тоже есть занятные обстоятельства. Думское начальство принялось грозить оппозиции пальчиком, обещая снять с них за "прогул" зарплату. Интересно, снимает ли начальство зарплату, когда видит в зале пустые кресла в других фракциях? Или в подобных случаях статистика не ведется? К тому же в связи с уходом коммунистов возник и некоторый "раздрай" в демократическом лагере.
Когда я пришел на работу, то с особой горячностью Александр Евсеевич Рекемчук принялся рассказывать мне о передаче с Евгенией Альбац. Эта женщина прямо сказала, что единственная уважаемая партия ныне -- это коммунисты. Ушли, чем и пригрозили правительству думским кризисом. Здесь я не смог сдержаться и сказал, что эти же самые демократы, и в частности, Евгения Альбац, приложили немало сил, чтобы разрушить строй, который коммунистическая партия создала.
Может быть, я и не вписывал бы этот эпизод в дневник, если бы не мудрый ответ Рекемчука: "Если мы сейчас примемся считать, кто и что сделал, то так и будем жить в говне". Я бы сказал словами классика марксизма: "призыв русских князей к единению".
В институте день начался с трудного разговора с матерью Насти Нагорной. Она хотела бы со мной поговорить с глазу на глаз. Как мне показалось, я отвел попытку вручить мне взятку. Я твердо держался линии: разговор прилюдный. Будет дипломная работа -- будет и диплом. Про себя решил: если понадобится, пригрожу милицией. Сама Настя -- видимо, человек очень больной. Как она будет сдавать государственные экзамены, я себе не представляю. И девку жалко, и свой государственный долг надо исполнять. Но это и еще наука институту -- не брать в платные студенты абы кого. Мать студентки не скрывала, что вся ее родня уже в Израиле. Сама она -- это уже краска времени -- обладательница нескольких высших образований, и основное для нее -- это какая-то престижная оборонная специальность, и что нам было делать, если то, чем мы занимались, рухнуло? Видимо, и Настя с матерью пойдет по стопам родни, но для счастливого отъезда им необходим диплом.
На семинар мне сегодня остался лишь один час. На три часа назначена встреча с делегацией болгарских писателей.
Обсуждали Сашу Карелина, его роман я читал, собственно, всю субботу и воскресенье. Ну, как всегда, это жуткая стилистика и какой-то житейский драйв с любовью, смертями, преступлением. За всем этим еще и Сашино любование собой и своей мифической сексуальной силой. Но я отметил, что есть объемность замысла.
Всего я, конечно, не сделал, пришлось переносить дальнейшее обсуждение на следующий раз. Попутно дал всем задание: отыскать по три самых кайфовых Сашиных стилистических ошибок, выписать их и сделать собственную правку.
Когда я вошел в зал, то президиум и сам зал были уже полны. Я примостился на откидной стул рядом с Женей Сидоровым, блестящую телевизионную передачу с участием которого я видел ночью. Сразу же спросил у соседа, кто тот молодой предприимчивый человек, который во время передачи сформулировал вопрос о тотальном антисемитизме 70-х годов? Страна должна знать не только имена, но и генеалогию своих героев. Как ни странно, вопросы иногда могут дать занятные результаты. Внук, оказывается, Феликса Светова, с которым я по институтской линии встречался. Надо посмотреть по дневникам.
В президиуме сидели из знакомых мне -- БНТ, Людмила Ивановна Каркалина, редактор "Литературной учебы", у которой в замах Максим Лаврентьев, Сергей Главлюк, издатель и печальник за славянскую литературу. Главлюк сказал позже, что эта литература нынче потихонечку востребуется, и похвастался свиданием с венскими славистами. Самым любопытным для меня была выставка своеобразных работ художника Леонида Федорки -- резные раскрашенные иллюстрации к каким-то книгам. В президиуме сидел также Панко Анчев, этот персонаж мне был уже известен. Студенты, преподаватели и приглашенные болгары сидели уже в зале.
Почти в самом конце часового собрания выступала Инна Ивановна Ростовцева, она обнажила очень точную мысль: "Когда мы говорим о культуре, мы не можем избавиться от общих слов". Поэтому я многое здесь из общего пропускаю. Отмечаю фразами только то, что интересно, или то, чего я не знал. О влиянии русской литературы на литературу болгарского Возрождения аж с середины XVIII века. Оказывается, именно Иван Вазов, классик, придумал для русских слово "братушки". Об изменившемся существовании русских журналов в Болгарии. Их раньше было очень много, нынче все не так. Мысль о том, что русские в какой-то момент забыли о существовании Болгарии.
Пропускаю представление писателей, делегация как делегация, где, видимо, есть свои особые обязательства, если привезли вместе с поэтами и прозаиками директора "Радио Варны". Россия без Болгарии может, а Болгарии без России нет -- это сказал кто-то из болгар, кажется, Панчев.
Наш профессор Владимир Фирсов говорит о журнале "Факел", который он в свое время вел. Я даже, кажется, в журнале печатался. Прочел Фирсов к случаю стихотворение. Я давно заметил, что есть поэты, у которых всегда есть подходящее стихотворение на случай.
Не могу не отметить выступление Максима Лаврентьева, все-таки мой выкормыш. Он говорил о том, что местный болгар-ский колорит в поэзии схож с колоритом в поэзии русской. Отсюда схожесть процессов. Максим вообще вырос и говорит хорошо и ладно.
Все это время, пока шли разговоры, я что-то записывал на своем компьютере, и тут, пока я писал последние фразы и пропускал общие слова, Борис Николаевич выкликнул -- он имеет такое коварное обыкновение -- меня выступать. Как же хорошо выступать без какой-либо подготовки. Уже стоя на трибуне, я вспомнил, что мы в свое время делили с болгарами азбуку, потом вспомнил свои молодые годы, когда появился роман Павла Вежина "Барьер", и впечатление от этого романа, напечатанного "Иностранной литературой". В тот момент болгарская литература стала для нас вестницей современной литературы Европы. Потом я вспомнил о том -- это уже мой эпизод из жизни на радио, -- как представители Болгарии на совещаниях по радиодраматургии всегда начинали свои доклады с Платона или с Аристотеля. Мне тогда это казалось провинциальным, но потом я понял, что это одна из форм защиты своей самости, отстаивание своего места в европейском ряду.
Нельзя забыть и выступление Олеси Николаевой, которая внезапно заговорила о мусульманизации Европы, об опасности подобного в нашей стране, о необходимости бороться с этим процессом. Уже через пару лет в Голландии мусульман станет больше, чем природных голландцев.
Все закончилось, как и положено, песнями. Вышел болгарский поэт Владимир Стоянов с гитарой, потому что не только поэт, но и бард, и на хорошем русском языке заговорил о недавно умершем русском поэте Олеге Чухно. Говорил о том, что человек живет именно в том месте, о котором мечтал. Сначала на болгарском пел свою песню "Одиссей". Я давно заметил, что когда немолодой бард исполняет свою песню, он всегда старается петь ее в молодом образе. Потом спел, отдавая, видимо, дань стране, еще одну песню на стихи Солженицына. И песня и стихи мне не показались. О начале выступления Инны Ростовцевой я уже написал, а дальше она, как и все мы, стала говорить по большей части о себе.
Домой пришлось почти лететь. Сегодня по поводу нового диплома у Соколова, который у меня на курсе девять лет назад был под другой фамилией, собралось несколько моих выпускников: Алена, Ярослав, Антон, и пришел Максим Лаврентьев, который был здесь рядом у К. Я. Ваншенкина. Я быстро сварил картошку и сделал пюре, а вот нажаренные котлеты у меня были. Ребята с собою тоже притащили кое-что съестное, а Антон еще и прекрасное французское вино, которое я щегольски открыл штопором, подаренным мне Марком к семидесятилетию. Сидели часов до одиннадцати, болтали о литературе и о прошлом. Максим уморительно рассказывал о вечере Александра Потемкина, который проходил в Большом зале ЦДЛ. До этого "Эхо Москвы", привлекая внимание к этому писателю-миллионеру, активно и за плату пропагандировало его книгу, написанную якобы "для души и сердца". В литературе деньги, оказывается, значат далеко не все, как в другой жизни. Вечер вела Кокшенева, и выступал Личутин. Хотя, по словам Максима, в каждом дифирамбе в адрес Потемкина было больше завуалированной хулы, но все же как патриоты падки на дополнительные заработки!
Свободное копирование
