На фронт

 Все это проходило на пределе моих физических возможностей. Забравшись вечером на нары немедленно погружался в сон без сновидений и, казалось, сразу же просыпался при команде «Подъем!». Впрочем, не просыпался, а механически поднимался, приходя в себя уже со скребницей и щеткой в руках рядом с конем, не помня, как я в строю приходил в конюшню. Сверх этой напряженной программы - наряды на кухню (очень желательные несмотря на изнурительность: за сутки дежурства отъедались досыта), караулы, дневальство и пр.

     Помимо непосильной физической нагрузки на фоне постоянного недоедания (тыловая норма довольствия), меня угнетала сама постановка армейской жизни. Солдат переставал быть человеком, так как ни одной минуты в течение всего дня он не принадлежал себе. Все действия, включая физиологические потребности, выполнялись по команде.

     Однако, ко всему привыкаешь. И я постепенно втянулся в ритм военной жизни, за четыре месяца пребывания в Коврове научился прилично владеть конем, выполнял норму радиста третьего класса, работая на ключе, даже получил звание отличника боевой и политической подготовки и был избран комсоргом эскадрона (еще в Казани я «восстановился» в Комсомоле).

     В июле полк сформировал маршевые эскадроны. Отправке на фронт подлежали почти все сабельные эскадроны и несколько сотен лошадей. Наш полуэскадрон еще не был достаточно подготовлен и участвовал только в погрузке «конского состава». Хорошо запомнился марш верхом без седла с четырьмя конями в поводу на разъезд Федулово, где происходила погрузка. Хотя я уже «поднаторел» в верховой езде, но сидеть без седла с дергающими в разные стороны четырьмя невзнузданными лошадьми - было трудным испытанием.

     Летом 1943 года на фронте происходили уже необратимые изменения в нашу пользу. Немцы постепенно отступали на Запад, прорвана блокада Ленинграда, освобожден Крым. Началась Курско-Белгородская операция. Вскоре нам торжественно зачитали Приказ Верховного главнокомандующего, посвященный успешному завершению боев на Курской дуге и сообщение о том, что впервые будет произведен салют в честь этой победы.

     Взамен выбывших лошадей прибыло пополнение из Монголии (уехал на фронт и мой конь Авертин, к которому я не на шутку привязался. И он, только лишь я входил в конюшню, приветствовал меня радостным фырканьем, а как только я подходил к нему, проверял содержимое кармана. Там иногда лежала предназначенная для него ложечка сахарного песка, завернутая в лист подорожника). Не приученные к конюшне, они стояли снаружи, привязанные к коновязи, дергали недоуздки и никого к себе не подпускали. Как оказалось, они были плохо объезжены, и приучать их и самим привыкать к ним было очень сложно. К тому же, они обладали неровной, какой-то дерганой рысью, к которой крайне трудно было приспособиться. Обычно, при езде рысью (основным видом походного движения конницы), верховой приспосабливается к ритму бега коня и «облегчается», приподнимаясь в стременах и опускаясь в седло через шаг. Так вот у «монголок» этот ритм настолько неровен, что приспособиться к нему никак не удается. Вот и трясешься в седле, после чего долго не удается придти в себя. Непривычной, какой-то пестрой, коровьей была их масть.

     Однако, при всех этих особенностях, к которым все же можно было привыкнуть, они оказались очень выносливыми и неприхотливыми. Могли вполне обходиться без овса, удовлетворяясь соломой, а то и ветками кустарника.

     В конце августа настал и наш черед готовиться к отправке на фронт. Прошли медицинскую комиссию, которая признала и меня вполне пригодным к службе. Надо сказать, что даже при тыловой норме довольствия и при сверхтяжелой физической нагрузке, я чувствовал, что, по сравнению с Казанским периодом жизни, я очень окреп и стал здоровее, если не сказать «упитаннее».

      Выдали новое обмундирование, наконец-то я избавился от надоевшего «БУ» и «ХБ». С помощью одного из товарищей по взводу подогнал по себе воротник гимнастерки и шинель. Мы отправлялись на фронт без коней, они еще не были полностью объезжены.

                                      На фронт.

     В конце августа погрузились в эшелон, в ставшие уже привычными теплушки, предварительно получив сухой паек. В эшелоне не было полевой кухни, поэтому проблемой было превращение концентрата каши или супа-пюре горохового в готовое блюдо. Пользуясь тем, что поезд шел медленно, с длительными стоянками, около вагонов разжигали костерки из собранных вокруг щепок. Часто процесс приготовления каши растягивался на весь день. Приходилось срочно затаптывать костерки и забирать недоваренную кашу: раздавалась команда "По вагонам!" и торопящий гудок паровоза.

     Проезжая через Москву, эшелон остановился на станции Окружная. Часто бывая впоследствии на этой станции, я поневоле вспоминал это событие. Здесь я, написав письмо Калерии (подруге мамы по ссылке), которая должна была уже вернуться из эвакуации, попросил проходившую мимо женщину опустить его в почтовый ящик. Оказалось, она сама принесла его и передала Калерии в руки.

     Несколько дней ехали на Запад, наконец достигли местности, только что освобожденной от врага. Поезд шел по только что восстановленным путям, встречались временные деревянные мосты, наспех сооруженные рядом со взорванными. Чувствовалось приближение прифронтовой полосы: еще дымящие сгоревшие постройки, разбросанные вокруг путей искареженные орудия, автомашины и танки. Кое-где лежали еще неубранные раздувшиеся трупы лошадей.

     Запомнились два происшествия на этом участке пути. Во время непродолжительной бомбежки, не причинившей вреда эшелону, получил ранение в ягодицу осколком некий Даркин, в течение всего пути смешивший весь вагон: он складывал в котелок весь свой сухой паек (пачки концентрата, кусок селедки, кусок сала), заливал водой и варил. Схлебав "бульон", заедая сухарями, снова заливал водой и опять варил. И так несколько раз, до получения нового пайка. И опять рассмешил: не доехав до фронта отвоевался, получив ранение в ж... .

     Другое событие было более трагическим. Четверо среднеазиатов разожгли костер, по сторонам его поставили подобранные рядом с путями деревянные ящики, положили на них перекладину, подвесили котелки. И тут раздался взрыв, разметавший их на куски, осколками были ранены несколько солдат из ближайшего вагона. Оказалось, ящики были противопехотными минами. От огня они не должны были взорваться, очевидно, кто-то зацепил взрыватель, очень чувствительный у противопехотных мин.

     Выгрузились в конце восстановленного пути в лесу, где-то югозападнее Брянска. Далее нужно было идти пешком.

Шли долго, не менее двух недель, очевидно, следом за продвигавшимся фронтом. Проходили разоренными деревнями, от изб оставались только печи и трубы, жители деревень приходили из лесов, рыли землянки, где ютились вместе с сохранившейся живностью - курами и козами. Изголодавшиеся, оборванные, страдавшие от отсутствия соли, они встречали нас исключительно приветливо, нередко на привалах появлялся самогон и устраивались "посиделки". В составе сухого пайка часто присутствовала сушеная соленая рыба, по виду похожая на леща. Если ночевка выпадала у деревни, я, обычно, предлагал хозяйке сварить с этой рыбой картофельный суп для совместной трапезы. Это предложение принималось всегда с охотой.

     Проходили мы также лесной район, почти не затронутый войной: он был в стороне от дорог и немцы его миновали (иногда заглядывали к ним полицейские патрули, грабили и убывали восвояси). Здесь нас щедро кормили и мы отогревались в теплых избах. Угощали картошкой, запеченной в русских печах и мочеными ягодами.

     Помню только что освобожденный город Клинцы, здесь находился какой-то крупный немецкий штаб: улица, по которой мы проходили, была усеяна бумагами из рассыпавшихся папок дел, обрывками карт. В лесу за этим городом мы достигли, наконец, места своего назначения. Здесь расположились на отдых и для пополнения дивизий 2-го гвардейского кавалерийского корпуса.

     После окончания Курского сражения, корпус был брошен в рейд по дальним тылам разгромленной немецкой группировки. Форсировав Десну западнее Брянска, он захватил узловую железнодорожную станцию Жуковка, где находились огромные армейские склады вооружения и продовольствия. В боях, завязавшихся с прорывавшимися на Запад немецкими частями, корпус понес большие потери. Нам, только что пришедшим из далекого тыла, было удивительно слушать бесконечные пересказы солдат-фронтовиков о различных эпизодах только что закончившегося рейда.

            В эскадроне связи 4 гвардейской   кавалерийской дивизии.

     Нас собрали на большой поляне и перед нами выступил кто-то из членов штаба корпуса. Только из его сообщения мы узнали, куда были направлены. «Теперь, вы - доваторцы!», сказал он. Началось распределение по дивизиям и полкам. Я и мой товарищ по радиовзводу - Миша Лопато получили направление в штаб 4 гвардейской кавалерийской дивизии, в эскадрон связи. Я оказался в штате радиостанции «РСБ-Ф» (радиостанция скоростного бомбардировщика фронтовая), размещавшейся в грузовой автомашине «ГАЗ-АА», трехосной полуторатонке. Командиром рации был младший лейтенант Сковородко, его заместителем - Паша Орзулов, старший сержант. После войны Сковородку отыскать мне не удалось, хотя очень этого хотелось, дальше видно будет почему, а Орзулов объявился в Москве на одном из очередных слетов однополчан. Вскоре после встречи я получил письмо от его соседки (он жил в Донецке), сообщавшей о том, что он и его жена погибли от угара. Они жили в собственном домике с печкой, топившейся углем, что всегда таит в себе опасность. Мне, вместе с уже служившим на рации рядовым радистом, фамилии которого я не помню, полагалось нести сменные дежурства, обеспечивая непрерывную связь со штабами корпуса и фронта. Дежурства продолжались по двенадцать часов, так что мы встречались с ним лишь при пересменках и во время переездов.

      Сковородко проинструктировал меня, как обращаться со станцией, и несколько раз наблюдал за тем, как я принимал и передавал радиограммы, работая на ключе. Казалось, он был удовлетворен, сделав лишь несколько формальных замечаний.

     Служба в эскадроне связи при штабе дивизии была намного безопасней, чем в полках, и, тем более, - в эскадронах. Штаб, как правило, располагался в нескольких километрах от переднего края, его лишь иногда достигали снаряды немецкой артиллерии и налеты авиации. Правда, нашу рацию в штабе не любили и при перемене места его расположения старались отогнать нас подальше. Причина в том, что, как только мы начинали передавать сообщения, немцы пеленговали наше положение и начинали артиллерийский обстрел, хорошо зная, что рядом находится штаб. В связи с этим произошел мой конфликт со Сковородкой, возможно, испортивший наши отношения.

     Во время одного из дежурств я получил от него указание не отвечать на наши позывные. Следуя этому, я прослушивал эфир, записывал в журнал вызовы от штабов, не адресованные нам. Вдруг отчетливо услышал наши позывные с требованием принять срочную радиограмму. Не отвечая, записал в журнал, продолжая слушать настойчивые вызовы. Наконец, не выдержал и ответил, как полагается, что слышу хорошо и готов к приему. Обрадованный радист штаба корпуса (его «обрадованность» обозначилась кодом «ОМ» - дорогой товарищ), ответил, что тоже хорошо меня слышит, готов к передаче сообщения и просит подтвердить готовность к приему. Здесь нужно пояснить, что при прослушивании эфира и приеме радиограмм рация работает бесшумно от аккумуляторов. При передаче сообщений мощности аккумуляторов недостаточно и включаются моторчики системы питания - умформеры, гудение которых слышится снаружи. Услышав гудение умформеров, прискакал взбешенный Сковородко и сделал мне нешуточную выволочку. Лишь потом я понял, что его запрет отвечать на вызовы был, вероятно, связан с требованием сохранения тайны расположения рации, которое могло быть обнаружено пеленгацией радиосигнала.

     В автомашине мы и спали, хотя в тесноте, но всегда в тепле (топилась маленькая печка-буржуйка), мы не мокли под дождем и ехали с комфортом в то время, как весь остальной состав эскадрона передвигался верхами или на конных упряжках, периодически вытаскивая их из колеи. Впрочем и мы нередко застревали в осеннем бездорожье, тогда приходилось, подкладывая под колеса ветки деревьев, вытаскивать машину, подталкивая ее плечами и утопая в грязи.

     Комфорт в нашем газике привлекал франтоватых офицеров штаба, которые любили приходить и поболтать, нередко приводя с собой девиц из штабной канцелярии. Из-за этого у меня произошел очередной конфликт, на этот раз с заместителем начальника штаба по комсомольской работе, капитаном, фамилию его я также не помню. В отсутствии Сковородки (если бы он был на месте конфликта бы не произошло), этот «ферт» сидел на рации с двумя машинистками из штаба и шумно развлекался с ними. В это время мне пришлось начать прием большой циркулярной радиограммы, которая предназначалась всем дивизиям корпуса. Радист, передававший радиограмму работал с большой скоростью, что требовало от меня напряженного внимания. Из-за хихикания девиц, сидящих рядом, я пропустил несколько групп (группа - часть текста, состоящая из пяти символов). Через три минуты передача радиограммы должна была быть повторена. Пользуясь паузой, я сказал капитану, что находиться на рации, да еще с девицами, по уставу он не имеет права, и, если при повторении текста радиограммы я опять собьюсь, то буду вынужден написать рапорт «по команде» о нарушении им устава, приведшему к срыву связи. Он ушел, но навсегда запомнил это нанесенное ему оскорбление. Возможно и это сыграло роль в дальнейших событиях.

     Так, в относительной безопасности прошла осень, мы проехали Брянщину, Черниговскую область Украины все время в лесах, минуя города. Сразу после форсирования Днепра у города Лоева переправились по наведенному понтонному мосту под непрерывной бомбежкой на Белорусский берег и далее, вслед за дивизией на Северо-Запад по Полесью. За это время запомнились лишь несколько эпизодов, характерных для фронтовой обстановки (не считая частых артиллерийских обстрелов, провоцируемых нашими радиопередачами).

     Налеты немецкой авиации на переправу через Днепр продолжались с небольшими перерывами почти два дня. Было очень много жертв. С правого берега Днепра мы с горечью наблюдали за воздушными схватками наших истребителей (это были уже более современные самолеты, по характеристикам уже не уступавшие Мессершидтам - ЛАГГ и Як), чаще всего, кончавшиеся их падением со шлейфом дыма... Несмотря на очевидное мужество летчиков, бесстрашно вступавших в воздушные поединки, им явно не хватало опыта и умения.