16 марта 1883 года. Четверг
Печатанье мне принесло вред: мне трудно теперь писать что-нибудь, не зная ясно, к чему я пишу; печатанье говорило мне: для того, чтобы прочли другие, - дневник к чему? Для себя? Но разве годы, которые я переживаю, могут быть для меня приятным воспоминаньем, да и придется ли мне когда-нибудь вспоминать их? Вся эта канитель все равно долго тянуться не может, и смерть у меня на носу.
Я не лгу перед собой, я действительно мучительно страдаю: это видно уж и из того, что мне лень записывать мои впечатления. Прежде, в гимназии, я говорил с любовью о своих горестях, потому что я их любил, теперь настало настоящее страданье и - главное - позорное. Да, позорное: я не могу себя утешить даже тем, что оно - один из стимулов поэзии. А поэзия и самолюбие - вот две вещи, которые теперь наиболее властны еще надо мной, но и те, и те слабеют. Что же останется, когда я их анатомирую прикосновением рефлексии? Что будет мне скрашивать бесцветные дни, что останется солью моей жизни?
М.А.Т. я не люблю, это более чем верно, и только из тщеславия добиваюсь ее любви, из тщеславия и опять ради поэзии быть любимым. Последнего, кроме того, мне хочется еще для того, чтобы доказать себе, что и я человек еще, что я - как другие, и что не все отнял у меня проклятый недуг. Буду теперь спать - если, впрочем, и вправду я не накликал себе бессонницы, что иногда бывает.
Прощай, пай-мальчик Сеня, армейский умник! Все сие писано в час ночи, после посещения Т.! Трогательно...
Свободное копирование
