С основной массой немецкого студенчества я не хотел, да и не мог бы сблизиться. Чистокровные немецкие бурши были организованы в замкнутые корпорации, куда они не приняли бы чужестранцев, особенно русских и евреев. Внутренней их жизни я не знаю, но вовне было видно, что в их среде процветали два старых обычая - выпивка и дуэли. Дрались они на шпагах или рапирах. В результате этих сражений оставались шрамы на лицах дуэлянтов, и они носили эти украшения с самодовольной гордостью.
Впрочем, помимо замкнутых корпораций существовало и "свободное студенчество". Там не было никаких формальных рамок, ни клятвенных обещаний, ни членских билетов, ни обязательных взносов. На их собрания мог приходить всякий студент, включая русских и евреев. Стал приходить и я. На собраниях читались лекции и доклады, обсуждались разные текущие вопросы, пелись песни. Я познакомился и почти подружился с председателем общества. Это был герр Шмидт, литературовед, который через некоторое время попросил меня прочесть на их собрании доклад из области русской литературы. На какую тему? Ну, конечно, "Толстой и Достоевский". Статьи, лекции и доклады на эту тему начали читать в конце XIX века, продолжают читать до сих пор и будут, вероятно, читать в XXI веке. Я написал текст доклада, Шмидт его проверил и одобрил, с небольшими поправками. Итак, в один из вечеров я должен был выступить с докладом перед немецкой аудиторией. Сначала о внешней стороне. Собрание имело место в баре за большим, длинным и узким столом. Вначале кельнер приносил каждому присутствующему большую кружку пива с металлической крышкой и ставил на круглой картонной подставке черточку. Затем он оставался на страже и зорко следил за столом. Если кто-нибудь из "питухов" (выражение Московской Руси) выпивал кружку пива и хотел повторения, он оставлял крышку открытой, и кельнер молча забирал, наполнял и приносил вторую кружку и ставил на подставке вторую черточку. Бывали такие "питухи", которые ухитрялись в течение заседания выпивать по три и по четыре кружки.
На мой доклад пришло человек 30. На одном конце узкого стола расположился я, на другом Шмидт. Я обычно говорил живо, бодро, если нужно, напористо, и никогда - ни до, ни после этого несчастного собрания - не бывало, чтобы мои слушатели (им бывало от 10 до 80 лет) засыпали или хотя бы явно зевали во время моих уроков, лекций или докладов. А здесь я с ужасом вижу, что на лицах слушателей появляется и возрастает сонливое выражение, и к концу доклада все, кроме председателя, крепко задремали. Время от времени кто-нибудь пробуждался, чтобы выпить несколько глотков пива, и снова погружался в дремоту. Когда я окончил, Шмидт громко потопал в пол, чтобы разбудить своих коллег. Те проснулись и тоже слегка потопали. Прений никаких, конечно, не было. Шмидт говорил мне потом, что я читал уныло и монотонно; думаю, что и акцент сыграл свою роль в единственном в моей жизни преподавательском скандале.
Свободное копирование
