Семейное общежитие на улице Щорса, где нам предстояло теперь жить, располагалось неподалёку от железнодорожного вокзала Томск-1 , и в сырые дни мы чётко слышали объявления: "На первую платформу прибывает...". Это был деревянный, двухэтажный барак, построенный во время войны для семей эвакуированных из Москвы специалистов. Здание ни разу не ремонтировалось, и в нём все подсобные помещения сохранились в первозданном виде.
Вернувшись в Томск, я застала наше новое жилище, уже обставленное мебелью: полутороспальная кровать на пружинной сетке стояла вдоль правой стенки комнаты торцом к узкому окну, секретер размещался напротив супружеского ложа по другую сторону окна, так что его откидывающаяся крышка-столешница как раз упиралась в кровать. Можно было, сидя на кровати, заниматься "за столом" или кушать. И ещё Исай купил круглый стол и вместил его между дверью и секретером. На нём стояла радиола. Но вскоре стол пришлось убрать - с секретером он был уже излишеством. Комнатка имела в длину метра три, и ширина её была чуть больше двух метров.
В этой бывшей кладовке негде было повернуться, даже шкаф поместить было некуда, и одежду мы прятали под занавеску, прикрывающую обычную вешалку у двери. Но мы были рады и этому. Не надо ни топить, ни носить воду из обледеневшей колонки...
Напротив нашей двери находилась прачечная - большая комната с лавками по периметру, с розетками по стенам, с раковинами и водопроводом, с цементным полом, слегка покатым к середине, где было сливное отверстие. В дальнем конце коридора располагались туалеты - М и Ж – срамные, без перегородок между толчками, заведения.
На каждом этаже имелась общая кухня с огромной печью, покрытой металлической верхней плитой, на которую можно было ставить кастрюли. Там же стояли лавки, на которых жильцы в цинковых детских ванночках стирали белье, требующее кипячения. Уборкой этажей, туалетов, лестничного пролёта занималась одна из жилиц общежития, выполнявшая тут работу уборщицы. Она же должна была и растапливать ежедневно печь и приглядывать за нею.
На кухне нашего первого этажа каждый вечер собирались жильцы со всего общежития и играли в лото. Первое время я пренебрегала этими сборами, но потом мы с Исаем втянулись в эти ежевечерние посиделки, крепко сдруживающие жильцов.
Какие там были характеры! Вся жизнь наших соседей была как на ладони. Одинаковых пар не было. Вот красивая пара Брагиных: Юра, как Аполлон, - строен, греческий профиль, улыбка добряка, и его черноволосая жена Рая - длинноногая, быстроглазая и остроумная. (Оба учились на вечерних отделениях вуза, и с ними я любила общаться больше, чем с другими).
Или семья Кузьмичей (такая фамилия!) - полная противоположность Брагиным. Он – черноволосый силач с длинным породистым лицом, жуткий матершинник - двух слов не в силах был вымолвить, чтобы между ними не вставить очередное ругательство. Жена же – мелкая, вечно взлохмаченная, худющая, с круглыми, вытаращенными в возмущении от жизни глазками. Два недалеких, скандальных, драчливых, косноязычных человека. Но до чего же они пришлись друг к другу! Их невозможно было представить в другом сочетании. Вечно они выясняли отношения, дрались, мирились, и весь этаж их разнимал.
Над нами, в такой же семиметровке, жила неприметная горбатенькая женщина, вечно ходящая в спущенных чулках, безумно любящая свою редкозубую девчушку, которую она воспитывала одна.
У всех пар в общежитии было по одному, а то и по два ребенка детсадовского возраста. По вечерам орава разнокалиберной мелкоты высыпала в коридор, и до десяти вечера общение соседей могло происходить лишь на кухне. В коридоре ступить было некуда и даже опасно: или тебя по ногам саданут, или на кого-нибудь сам наступишь.
Первое время я чуралась своих соседей: слишком открытые разговоры, слишком много запретной в моём бывшем окружении лексики. Однажды я даже одёрнула одну молодайку со второго этажа, пришедшую к нам на кухню посудачить с приятельницами. «А что я такого сказала?», - удивилась та, но больше в моём присутствии не материлась. И именно она следующим летом отдавала нам ключ от своей комнаты, чтобы я могла готовиться к экзаменам, пока в нашей крохотной комнатке моя Мама управлялась с месячным малышом.
А между тем росла-росла, поднялась и расцвела моя младшая сестра Галя. В 66-ом году она с золотой медалью окончила школу и со своим мил-другом Вовой (тоже медалистом и одноклассником) поехала поступать в знаменитый Новосибирский госуниверситет, куда вступительные экзамены сдавались раньше, чем во все вузы страны. Требования в НГУ были повышенные, и не осилившие их абитуриенты могли попытать счастье в других вузах. Медалисты той поры уже могли сдавать лишь один экзамен. Вова первый экзамен на отлично не сдал, Галя из солидарности с другом на свой экзамен даже и не пошла, и ребята устремились в ближний Томск. Здесь они успешно сдали в ТГУ, и хотя Гале предоставили общежитие, она вскоре, как только лёг снег и стало скользко для меня ходить, перебралась к нам. Тогда-то круглый стол пришлось сложить, и куда-то мы его дели. Спала Галя на раскладушке, впритык размещающейся возле нашей кровати. В ту пору это для нас было не слишком обременительно – почти все дни Галя проводила вне дома: лекции, библиотека, прогулки с Володей. Да и место в общежитии, куда она уходила по выходным дням, за нею сохранялось.
Беременность я переносила хорошо. Одна была задача – уберечься от падений.
В то лето мне как раз в родном городе сделали первый протез с вакуумным клапаном. Он был очень удачен. Папа тогда заплатил мастеру, и тот замечательно подогнал вакуумный приёмник к культе. Стало значительно проще передвигаться – протез не отлипал во время ходьбы, был лёгок. Но всё равно существовала большая опасность подсечки протеза в колене. Можно было задействовать узел, фиксирующий коленку в несгибаемом положении, но тогда при усаживании мне бы пришлось держать неживую ногу выпрямленной. Я не согласилась на такое усовершенствование, поэтому опасность падения была очень велика даже и не по ледяному насту. А уж по скользкой дороге!..
Зимой Галя вела меня утром до трамвайной остановки в двух кварталах от дома, там мы с трудом впихивались в переполненный темный утренний трамвай и ехали до площади, пересекали её, Галя вводила меня в вестибюль института и сама бежала в университет. Войти в трамвай утром было очень не просто. Мы старались сделать это через переднюю дверь, предназначенную для выхода, и, конечно, наши попытки происходили под возмущенные крики и пассажиров, и кондукторши: «Ишь, наглые какие, молодые, а туда же!» - «Не видите, она беременная и с палкой!» - огрызалась сестра, подсаживая меня в дверь. Галя была выше меня на голову и ограждала меня и руками, и всем телом. После занятий я ждала её в вестибюле, она часто прибегала с занятий с другом Вовой. Втроём мы ехали в нашу комнатушку. Исай по утрам бегал на работу в ТЭМЗ, а вечером в свой техникум.
Муж и сестра очень берегли меня. В транспорте они старались встать вблизи так, чтобы я полностью была защищена от толчков локтями. Исай кормил меня всем, что советовали доктора. Как-то принес пять кило мандарин - дорогого и дефицитного в Сибири тех лет продукта - и настаивал, чтобы я съела их одна. Или пичкал меня морковкой.
Свободное копирование
