71. ВАЛТОРНИСТ

Мои "новосибирские каникулы" были насыщены. Днем я выезжала в город, ходила по его улицам, паркам. Город мне тогда очень понравился. В центре много высоких основательных "сталинских" зданий. Он напоминал мне родной Хабаровск просторными, заасфальтированными улицами, широкими площадями... Я сравнивала его с убогим, деревянным, грязным Томском и спрашивала себя, почему я живу там, а не здесь.

Кроме тёти Тони и другой родни тянул меня в Новосибирск ещё и Театр оперы и балета. Не драматический (у нас свой в Томске был очень не плохой по моим меркам), ни музыкальный (даже и не знала, есть ли в Томске какой-нибудь опереточный), а оперный.

Чуть ли не вечером того первого мая, когда я впервые вошла в тётин дом, отправилась я в настоящий театр оперы.

(В родном Хабаровске такого театра не было тоже, а если когда приезжали гастролёры, то добираться вечером из города до посёлка было не просто, да и Мама была против, чтобы я по вечерам одна в город ездила. Трусиха она была, моя Мама, всё ей мнились страхи какие-то, и она держала нас с сестрой всё время «на глазах».

В праздничные дни в Новосибирском оперном, огромном, раскинувшемся почти на квартал, с мягким, округлым, словно женская грудь, куполом, - давался не самый лучший репертуар: сборные концерты, какие-нибудь одноактные балеты... Но сама праздничная обстановка в красно-золотом, со скульптурами в нишах под потолком зале театра вводила меня почти в экстаз. Я покупала билет в партер, усаживалась в тёмно-малиновое удобное кресло и ждала. Зал стихал, медленно гасли люстры, и из оркестровой ямы, откуда несколько минут назад раздавались отрывистые звуки настраиваемых скрипок и духовых, вдруг начинала потоком изливаться такая звуковая сила, что у меня вздыбливались волоски на руках.

Всегда первые аккорды симфонического оркестра вводят меня в состояние «вне». Кажется, я взмываю от этих звуков и даже, чуть напрягшись, смогу лететь. Но уже через несколько минут мои ощущения опять возвращаются в материальный мир, и я просто сижу и радуюсь своей удаче – я снова в оперном. Декорации, костюмы – всё это хорошо, но не обязательно. Голоса и музыка – вот что главное. К нам в Томск порой приезжали гастролёры и с оперными представлениями, и с концертным вариантов опер, и я, по возможности, конечно, их посещала, но сочетание зала оперного театра, костюмов, декораций – всё это превращало слушание оперы в праздник).

Сборный концерт закончился рано, и я решила съездить на вокзал, купить на завтра билет на поезд. В автобусе со мною заговорил мужчина лет тридцати в светлом пальто, шляпе. Мы вместе сошли у вокзала и, беседуя, устроились на одной из скамеек привокзальной площади. Собеседник представился: "Валентин Иванов", сказал, что он поехал на вокзал прогуляться после спектакля и перекусить. "Не хотите разделить со мною компанию?" - "Ну, что вы, нет!" – почти на автопилоте уклонилась я. (Предлагать мне, не пуганной и неискушенной, тогда такое - это был риск вообще сразу же со мною и распрощаться). "Вы приезжая? Откуда?". Узнав, что я приехала в Сибирь чуть ли не с побережья Тихого океана, он улыбнулся, чуть расширив глаза: "Когда я такое слышу, то сразу представляю карту СССР в новосибирском аэропорту и мысленно ужасаюсь, из какой дали человек попал в наш город!"

Валентин играл в оперном оркестре на валторне (я и инструмент-то этот тогда слабо себе представляла). Жил он, как оказалось, в здании театра – в его крыльях находились жилые помещения для работников. Он был лет на пятнадцать старше меня, высокий, сухощавый, со смугловатым цветом лица, немного одутловатого к низу, с черными прямыми волосами, гладко зачесанными назад. Узковатые темные глаза, (он был мордвином по национальности), смотрели с какой-то печалью, даже когда он улыбался.

Не очень мне понравился зачин разговора – как-то чуть ли не вторым абзацем пошли жалобы на неустроенность личной жизни, одиночество, отсутствие близких по духу людей. Но мне было неловко обрывать «пожилого» (да-да, ему ведь было за тридцать!) человека, тем более такого необычного – где бы я в наших пенатах могла познакомиться с человеком искусства, профессиональным музыкантом, каждый день общающегося с певцами. Любопытство моё вспухло до неприличных размеров. У меня была забота держать нижнюю челюсть, когда его слушала.

Выложив свои личные проблемы и уловив, что я от них заскучала, Валентин сменил тему и начал рассказывать про гастрольные поездки и жизнь театра.

Мы тогда проболтали часа два.

Такого знакомого у меня еще не было. Рассказывал он тихим голосом, подтрунивая над собой, над коллегами...

Так бы и сидела я всю ночь, слушая про эту неизвестную мне жизнь, да надо было спешить на автобус, который вот-вот мог перестать ходить из-за позднего часа. «Да-да! Вам пора», - сказал он и предложил назавтра встретиться перед дневным спектаклем у входа в Оперный ("Я вас проведу в театр"), а после спектакля вместе съездить в Академгородок, который мне давно хотелось посмотреть: он славился по всей Сибири своей необычностью и непохожестью на другие микрорайоны городов. «Город среди сосен».

Перспектива – лучше некуда! Знакомиться с чужим городом в сопровождении его жителя, входить в театр со служебного входа.

Однако…

Назавтра я действительно подошла к огромным входным дверям театра в назначенный час, но, увидев выходящего как раз в эту минуту из соседних дверей Валентина, вдруг чего-то испугалась и не окликнула его. Купила билет, прошла в зрительный зал и не делала попыток отыскать нового знакомого, хотя он находился весь спектакль в оркестровой яме.

Чего я испугалась? Наверное, предстоящих обязательств, которые налагали на меня его услуги. Чем я могу его отблагодарить?

Мне никто и намёком никогда не разъяснял, что сама молоденькая девушка, соглашающаяся на общество мужчины, и есть награда ему. И то, что я была хромая, возможно, прибавляло мне некоего шарма и загадочности в глазах окружающих. Валентин рассчитывал на замечательное приключение, разнообразившее его холостяцкое существование. И он бы был мне благодарен за доставленное удовольствие, а не я должна была себя считать обязанной за его «хлопоты».

Но ничего такого я себе тогда ещё не уяснила и не рассматривала себя, как ценность. Наоборот, стеснялась и наперёд «просчитывала», какие благодеяния мне (ни за что) делал посторонний человек, а я твёрдо знала, что сама ничем не смогу быть ему полезной.

Я была страшно подавлена своей хромотой и стеснялась её до умопомрачения. Внимание к себе оценивала, как жалость, и отвергала это чувство с резкостью и ненавистью. Только любовь могла меня поколебать. Такая, как у Исая. Потому что любовь (это я уже уяснила) – слепа, и никакие изъяны не видит у любимого. «По милу хорош, а не по хорошему мил», - как говаривала Мама.

В следующие свои наезды в Новосибирск я обязательно посещала оперный, конечно, разыскивала там Валентина, была у него в квартире и даже раз переночевала перед утренним поездом в его комнате, выселив самого на кухню. Он был очень деликатен, дружелюбен и вежлив. Несколько раз пытался как-то показать, что не прочь быть со мною в более близких отношениях, но его тонкие сухие пальцы музыканта, касаясь моей руки, (а однажды я не успела увернуться, и он погладил меня по щеке с выражением нежности на лице - это было утром у него в квартире, когда он пришел будить меня, чтобы ехать на вокзал, и увидел, что я спала, не раздеваясь), вызывали в сознании ощущение какого-то насекомого, вроде паука-мезгиря, невесомого, но неприятного.

Вообще, я очень остро реагировала, когда кто-то касался меня, особенно, если это был мужчина. Почему-то телесные прикосновения ассоциируются у меня почти с родственной близостью. Дав человеку право касаться даже моей руки, я как будто устанавливала с ним доверительные отношения. Как говорил Экзюпери, этот человек «приручал» меня. А ведь всю свою жизнь я стремилась, в меру возможностей, к независимости от других, поэтому «приручать» себя могла позволить только очень узкому кругу лиц и только по своему выбору. Валентин в число таких избранных не вошел.

В первый же приезд в Новосибирск с вернувшимся из армии Исаем я потащила его в оперный и  представила Валентину, тот вежливо поулыбался.

В дальнейшем, когда мы приезжали в город и ходили в театр, Валентина уже в оркестре не было - он уехал куда-то в Россию.