В праздники Первое мая и Великой Октябрьской революции, продолжающиеся по два-три дня, когда кто-то из девчонок уезжал домой, а кто-то пропадал не понятно куда напару с милым другом или активно праздничал по знакомым в городе, - я себя чувствовала довольно паршиво. Одиночество! Можно и в кино, и в театр, но одной!.. Было тоскливо и даже унизительно чувствовать себя в восемнадцать лет никому не интересной, не востребованной: в клещи берут всякие комплексы, а у меня их и без того было выше крыши.
Поэтому ещё на первом курсе на Первое мая я решила съездить в Новосибирск и разыскать там тетку – жену маминого брата Ивана, давно покойного.
Историю этой незнакомой тёти перед отъездом моим в Сибирь рассказывала Мама, она же и дала адрес со словами: «На всякий случай – вдруг как-нибудь в Новосибирск попадёшь».
30 апреля я купила билет до Новосибирска и села в поезд «Томск-Москва». Цель поездки: посмотреть другой город, чей новый аэропорт, который я видела на пути домой во время зимнего вояжа домой, мне так понравился, и сходить в оперный театр.
Тетю Тоню в лицо я знала лишь по очень старой, ещё довоенной фотографии; думаю, она меня тоже видела лишь на карточках совсем маленькой. Предупредить её было некому, потому что переписка между нею и Мамой давно заглохла, и мои планы воспользоваться её крышей были чистой воды авантюрой.
Поезд пришел в Новосибирск около двенадцати ночи накануне Первомая. Искать в незнакомом городе ночью тётин дом не имело смысла, и я тут же на вокзале устроилась в гостиницу для транзитных пассажиров. Окна этой большой комнаты с десятком застеленных и занятых кроватей выходили на перрон Всю ночь меня будили гудки отъезжающих поездов, но это не мешало - я полюбила поезда и их шум ещё с прошлого года, когда ехала поступать в Томск.
Утром, рассчитавшись с гостиницей и повесив на плечо рюкзачок, я отправилась осматривать новосибирский вокзал. Как же меня он поразил! На этом вокзале можно было жить - все услуги, все необходимые учреждения можно было найти в этом огромном здании. В нем имелись (кроме гостиницы): медпункт, почта, милиция, кинозал, магазины, буфеты, благоустроенные чистые туалеты, даже душевые комнаты... Прямо, небольшой городок.
До полудня, пока в городе шла демонстрация и движение транспорта было закрыто, я ходила по вокзалу, открывая все новые его закоулки и влюбляясь в него. Даже в нашем посёлке, не говоря о нашем общежитии, не было столько благоустройств, как в этом шумном, напоминающем странную реку из-за людского потока, постоянно меняющего направление движения, – здании. Я то вливалась в один из потоков и шла с ним, пока он не выносил меня на перрон, к кассам или к широким дверям с надписью «Выход в город», то вставала в очередь к буфетной стойке и покупала себе большой плоский пирог с капустой и стакан чаю, то останавливалась около огромной карты СССР и искала на ней свой родной город, то усаживалась в кресло в зале ожидания и разглядывала соседей, пытаясь угадать – откуда и куда они направляются.
Так без скуки прошло время до тринадцати часов, а потом я отправилась на поиски улицы Славянской, совершенно не представляя, где она находится.
В данном Мамой адресе значилось: «Новосибирск-2». Про службу Горсправки я знать не знала, поэтому, положившись на известное «язык до Киева доведёт», обратилась к прохожим: «Как мне попасть в Новосибирск-два». Мне охотно указали на остановку трамвая, откуда шёл маршрут в указанном направлении. Естественно, трамвайчик привёз меня не туда. На конечной остановке выяснилось, что никто не знает, где Славянская улица, и я растерялась - что делать? Куда теперь? Свидание с незнакомой тётей откладывалось.
Через дорогу от остановки увидала вывеску отделения связи: вот тут мне и подскажут, где находится «Новосибирск-2». Сердечные почтовые работницы поахали: "Тебе же не в район Второго Новосибирска нужно! Тут "2" означает номер почтового отделения, которое Славянскую обслуживает!". Они позвонили в это пресловутое отделение, подробно расспросили, как к ним можно добраться, проинструктировали меня, и я опять через весь праздничный город отправилась искать тетю, но уже в нужном направлении.
После долгих - уже не чуя ног от усталости - поисков дома, наконец, я постучала в дверь тётиного жилища. А она была заперта. Вышла соседка, с которой тетя делила дом, сообщила, что хозяйка ушла на демонстрацию и еще не возвращалась, и пустила меня к себе подождать.
Своими расспросами я переполошила тихую улочку, и тетю Тоню, пока она возвращалась домой, несколько человек предупредили, что ее разыскивает молодая девушка. Та решила, что кто-то хочет попроситься на квартиру, и настроилась на категорический отказ. Поэтому, когда я, поблагодарив за приют тетиных соседей, отправилась на другую половину дома, меня встретил настороженный взгляд старушки, на лице которой лишь острые, по-совиному круглые глаза напоминали виденную мною в нашем семейном альбоме на фотографии женщину.
- Здравствуйте, тётя Тоня, я к вам в гости на праздник приехала. Я – Нина Герман, ваша племянница.
- Ниночка, - всплеснула сухонькими ладошками тётя, - да как же ты меня нашла?
По маминым рассказам я ожидала увидеть вредноватую, жадную женщину, когда-то неприветливо отнесшуюся к семнадцатилетней золовке, приехавшей по вызову брата Вани, мужа тёти Тони, на Дальний Восток. В те давние годы отношения мамы и тёти Тони не заладились...
После войны дядя Ваня с женой переехал в Новосибирск, а в конце сороковых годов погиб под колёсам поезда (загадочная история). Мамины связи с родственницей постепенно затухли.
Когда Мама рассказывала про тётю, то особых надежд на её доброе ко мне отношение не внушала, и мне от тётки было нужно одно – ночёвка на две ночи. Я ехала в Новосибирск за новыми впечатлениями, а не восстанавливать родственные связи. Но неожиданно тётя Тоня оказалась совершенно не той бабой Ягой, которую "нарисовала" Мама. Со мною она была сама доброта. Не раз приезжала я к ней и одна, и не одна, и всегда была желанным гостем. Мне выделялась лучшая постель, варилась и выставлялась на стол вкуснейшая еда, которую тетя готовила мастерски.
Она рассказывала мне о своей жизни, кое-что я знала от Мамы.
В начале июня сорок первого года тётя Тоня с мужем из посёлка Горького отправились погостить к его маме в деревню под Курском и были застигнуты там войной. Дядю Ваню тут же мобилизовали, но он был язвенник и свалился с первую же неделю службы с желудочным кровотечением. Его положили в военный госпиталь там же в Курске, куда мгновенно подошла линия фронта. Госпиталь не успели эвакуировать, и кто был ходячий, те постарались из госпиталя уйти. Оставшихся немцы расстреляли.
Дядя Ваня - из укрытия видевший, что сделали с больными немцы - ночами добирался до родной деревни, и там мать и жена стали прятать его, больного, от врагов. Делать это было нелегко – дядя Ваня был призывного возраста, и немцы, подозревая, что он – раненый красноармеец, несколько раз пытались его забрать. Бабушка Саша им в ноги кидалась, доказывая, что сын не служил, что у него тиф, и фрицы уходили из избы, боясь заразы.
Язвенника нужно было держать на диете. А какая диета, если всё, что могло идти в пищу, подчистую немцы из двора выносили. И тогда тётя Тоня устроилась в солдатскую столовую поварихой, (а готовила она исключительно), и начала приносить домой остатки еды. Благодаря ей тогда выжили в немецкой оккупации и дядя Ваня, и моя бабушка Саша, и ее ещё одна невестка Маня, и младенец Сеня (семья другого маминого брата Петра, ушедшего на войну и пропавшего там без вести).
А потом, после войны, тётя Тоня переехала с мужем в Новосибирск и занялась бизнесом: ездила в Оренбург, закупала там пуховые платки и перепродавала на толкучке в Новосибирске. На этой деятельности она и попалась и отсидела несколько лет за спекуляцию. А когда она была в тюрьме, попал под поезд ее муж Ваня, любимый Мамин брат и мой дядя.
Выйдя на свободу, тётя купила себе в Новосибирске полдома (кухонька и комнатка), замуж больше не вышла, а детей у них с Ваней не было. Она жила на небольшую пенсию, делала бумажные цветы и торговала ими на базаре или в праздничные дни на улицах, стала верующей, и в ее доме висело несколько икон.
С удивлением я обнаружила в тёте тайную оппозиционерку тогдашнему строю. Её неприятие выражалось очень скупо - в репликах по поводу передач по радио, воспоминанием о разнообразии товаров в магазинах во время НЭПа, нелестных отзывах о власти. От споров со мною на тему "Есть ли Бог?" или "Когда было лучше - тогда или теперь?" - она уклонялась, посмеиваясь. Кажется, это был первый близкий человек, который нашу жизнь не принимал! Я поражалась и себе объясняла, что тёти Тонина «оппозиция» объясняется невозможностью спекулировать. Наша социалистическая жизнь не давала тёте «развернуться».
Но мне нравилось бывать у нее! Ни разу я не почувствовала, что мой приезд ее бы раздосадовал. По всей видимости, я вносила разнообразие в ее монотонную жизнь и, вероятно, она меня жалела. Да и вообще - пожилые, одинокие люди тянутся к молодости.
Тётя познакомила меня со своею сестрой Марусей, жившей неподалёку, с Марусиной дочерью Лидой и её дочкой Мариной, красивой, своенравной девочкой. Лида была в разводе с мужем, а когда-то она с ним тоже жила в Хабаровске, хорошо знала моих родителей и видела меня еще маленькую.
Все эти дальние родственники так хорошо принимали меня! Когда бы я ни приехала в Новосибирск, встречи с ними всегда были радостными. Среди них я отдыхала от общаговской суеты и ощущала родственное тепло, так необходимое оторванному от близких человеку.
Свободное копирование
