А потом прошел выпускной бал. К нему Мама разрешила мне купить любой понравившийся материал на платье, но я, затюканная нашей экономией, купила голубоватый поплин. Платье сшила знакомая "шивуха", фасон был взят из модного журнала и был, конечно, глупейший. Саморучно сконструировав из волос «бабетту» (тогда прошёл по экранам французский фильм «Бабетта идёт на войну», и все женщины, у кого позволяла длина волос, сооружали на голове компактный снопик с чёлкой до бровей), надела на шею подарок Исая перед его уходом в армию – хрустальные бусы ("слезы" – назвала их Галя Туранова) и с родителями подалась на последний школьный праздник.
...Как всегда, напутственное слово сказал Евгений Викторович, который веселился в тот вечер, как сами виновники торжества. Да и то! Он был не намного старше нас, наша школа была первая в его послужном списке после окончания университетского курса. Понятно, что ему наши успехи (медали) – строка в резюме (как бы сейчас сказали). Он говорил о дороге длиною в 11 лет, которая заканчивалась обрывом, и мы должны взлететь с этого обрыва в раскрывающийся перед нами простор.
До слез меня проняла наша Катя своей речью, и Женя Грузинова вручила ей от нас букет и ручные часики. Раздали аттестаты (у меня - золотой, у Жени - серебряный), подарки. Валера говорил речь от парней, я - от девушек. Один наш посельский активист был с кинокамерой и заснял этот бал на пленку. Говорят, эту пленку показывали в клубе перед киносеансами.
За праздничным столом было много тостов. Я была парой с Валерием Ивановичем, он на всю катушку отслужил в этот вечер роль моего кавалера. Я даже танцевала, хотя какой из меня танцор - так, только покачаться на месте. Но было весело, как и положено. Продолжался выпускной вечер уже на улицах поселка, и в 5 утра мы наконец-то разошлись по домам.
На другой день мы снова собрались в школе, и тут директор (всё, он за нас не был ответственным), выставил разведенный спирт под оставшуюся со вчерашнего дня закуску, и мы упились.
До этого дня меня Мама всячески уберегала от застолий. На моих днях рождения она зорко следила за тем, сколько я выпью, и при ней я почти не прикасалась к вину. У Нади Ершовой тоже ее мама не давала много вина на стол, мы только развеселились. Впервые мне, шестнадцатилетней, было плохо от выпитого на свадьбе у Раи Афанасьевой, и там шефство надо мною взял один из гостей, какой-то студент из родственников жениха, рыжий высокий парень. Он увел меня в другую комнату, полную одежды гостей, и сидел там со мною, развлекая анекдотами, пока я не пришла в себя. Потом проводил домой, удручённую и смущенную своим "позором", и все уговаривал не обращать внимания на эту случайность. Позже на улицах поселка я пыталась не попадаться ему на глаза - он был свидетелем, как бы сказали японцы, моей "потери лица". И вот второй раз мне стало плохо на другой день после выпускного бала в школе! Я еле добралась до дому, и не помню, кто меня тогда довел.
А через пару дней наши туристы, с благословения директора школы, организовали трёхдневный выезд - автобусом на "пикник с ночевкой" в пригородную зону под деревню Корсаковку. Остановились и разбили две палатки на вершине сопки над рекой в лесу. Как не хотела меня с ними отпускать Мама! Я собрала рюкзачок под ее причитания, а она все продолжала кричать, что проклянет меня, если я поеду.
Чего она боялась? То ли - что мы едем без взрослых в компании с парнями, и как бы на свободе чего не дозволенного не выкинули. Ее протест был настолько силен, что я, было, отказалась от поездки, но пошла проводить честную компанию, со мною же была и Галя, сестрёнка. И вот, видя сборы, посадку в автобус ребят («Нина, поехали!» - кричали они, оборачиваясь на бегу к дверям автобуса с очередным узлом или ящиком с продуктами), я не выдержала и отослала сестру домой за рюкзачком.
Время там провели чудесно. Нас было... две трети класса, не меньше. Никаких происшествий, связанных со свободой и любовью, там не было. Конечно, были розыгрыши, когда то парни к нам ночью чего-то в палатку подбросят, то девчонки им в спальные мешки крапивы набьют. Все ходили купаться, загорали, вечерами сидели у костра, пели песни… В общем, весь романтический репертуар был выполнен. Мы с собою брали продукты на три дня, мальчишки ловили рыбу. Я к реке не спускалась - очень был крутой обрыв, кашеварила, читала, играла в шахматы, писала дневник похода.
По вечерам с нашей стоянки был виден далекий сверкающий Хабаровск.
Романтика тех дней - когда мы ночью сидели, разговаривали у разведённого костра и смотрели в черное небо с ярчайшими звездами, каких никогда не увидишь там, где горят фонари, читали стихи, кто какие знал, пели опять же - конечно, требовала какого-то завершающего аккорда – я влюбилась в Валерку: так было славно чувствовать его рядом, в любую минуту готового подать руку. Я с ним не ощущала своей немощи: какая коряга на пути, трудно перешагнуть или спуститься – оглянешься, а он уже спешит: «Помочь?» или без слов протягивает руку.
Он тогда еще не был знаком со Светланой, и в один из вечеров, когда мы уже вдвоём сидели на поляне и говорили о девчонках, он вдруг признался, что для него всех симпатичней Лида Ягова - тоненькая светловолосая, очень остроумная девушка из нашей компании. Я немного попереживала по этому поводу: все-таки год дружественного общения не прошел даром. Поднялась тогда и тут же ушла, буркнув: «Что-то мне спать захотелось. Пока!» Но "печаль моя светла" была, и уже на утро было смешно вспоминать ночные волнения - письма Исая из армии были так нежны!
Бледное подобие тех туристических впечатлений, которыми жило пол нашего класса все эти три года, испытала я в этой поездке. Побывала в ней только потому, что «поход» был не пешим, и ещё потому, что ослушалась Маму. Поездка мне страшно понравилась, и обидно было бы, если бы из-за Маминого запрета ее не было в моей жизни.
Но больше наш дружный класс ни разу вместе не собрался...
Свободное копирование
