Все последующие события, связанные с хором и Исаем, наполнившие мою жизнь до предела, совпали с ещё одной «оказией» - я поменяла школу. На нашем посёлке было в ту пору три школы, и лишь одна из них №27 – полная средняя. Вот в неё-то и собрали всех учеников, готовых продолжать учёбу, и разделили их на два девятых класса. Опять я встретилась со многими своими детсадовским однокашниками, из которых часть уже стала незнакомой, другая часть, наоборот, постепенно-постепенно приблизилась и снова "взяла меня за руку".
Первый год в новой своей школе я осваивалась, оглядывалась, «пристраивалась». Некоторые мои прежние друзья перевелись в вечернюю школу и пошли работать, другие ушли в ремесленное училище. Всё это диктовалось жизнью – иные семьи не могли содержать учащегося в школе сына или дочь. Ушла из школы одноклассница, подружка по хору Нина, прекрасно справлявшаяся с точными науками, но панически боявшаяся гуманитарных предметов; она поступила в машиностроительный техникум. Ещё одна из нашей троицы - Валя – всегда училась средне, школа ей надоела, и она пошла работать на завод.
В нашем классе оказались новые для меня люди, знавшие друг друга и дружившие в прежних школах. А те из моей школы, кто тоже перешел в девятый класс, - они были не из моей компании. Поэтому поначалу я держалась в стороне, оставаясь преданной хору, старым подружкам и проводя свободное время с Исаем. Но с десятого класса, когда мил-друг ушёл в армию, а в классе уже образовались отдельные группки по интересам, я снова повернулась лицом к школьной жизни.
К тому времени класс наш сплотили туристические походы. Несколько заядлых любителей путешествовать заразили остальных "охотой к перемене мест". В любое свободное время более или менее многочисленная группка одноклассников вскидывалась с идеей нового маршрута и в ближайший выходной устремлялась к новым местам. Через несколько дней по классу гуляли любительские снимки, где знакомые лица еле просматривались, но зато окружающий ландшафт красноречиво свидетельствовал – ещё одно белое пятно на карте окрестностей посёлка и города стало цветным. Девочки и парни на снимках сидели на привале, шли гуськом среди каких-то пней или шпал, стояли на фоне очередной этнографической достопримечательности.
Всё это шло мимо меня. Я была поглощена любовью, и когда «вернулась» в класс, с удивлением обнаружила – оказывается, мой класс довольно замечательное место! Походное общение выделило интересных рассказчиков и вполне харизматические личности, прояснились их увлечения и предпочтения. Чётко определились те, кто уж точно не выпадет в осадок обывательского существования, кто и образование продолжит, и сделает что-то существенное в жизни. Обозначились и личности с отклонениями в психике, поведении, люди со странностями, определился характер, неприятные или привлекательные черты... Выяснилось и то, что ко мне, в основном, в классе относились доброжелательно. И когда я, после бурного лета шестидесятого года, осенью пришла в 10-ый класс, то почувствовала: меня считают своей те одноклассники, которые интересовали и меня - путешественники, организовавшие уже свой клан, меня к себе «взяли». В походы я не ходила, но в посиделках их, днях рождения, в их увлечениях и общении принимала самое живейшее участие.
К одиннадцатому классу мы уже были крепкой командой, в которую входило более полукласса. Всех не перечислишь, но имена Зои Нестеровой и Толика Горбачева, Лиды Яговой и Валерки Сташко, Саши Курочкина и Жени Грузиновой, Вовы Голубца и Веры Лисовцовой, Гали Турановой, Аллы Сабановой, Томы Поповой, Нины Марченко, Нади Ершовой, Гали Степановой - сразу включают в голове маленькие фрагменты нашей классной жизни.
Было несколько учителей, которые цементировали наш класс. В первую очередь эта была наша классная - Екатерина Михайловна Ушанкова, о которой я уже рассказывала. Школой руководил Евгений Викторович, молодой, красивый мужчина, с прогрессивными идеями. Но между ним и нашей классной не было взаимопонимания. Конфликт поколений. Наша Катя, скорее всего, не принимала новшеств, вводимых в школах согласно реформе, да и молодой ("мальчишка!") директор её раздражал, по-видимому. Мы замечали их "недружбу" и были на стороне Кати. Дальше я напишу про конфликт, связанный с учителем математики, в котором мы и наша классная выступили против директора и победили. Екатерина Михайловна осталась для нас любимой. А директор, вероятно, относился к ней, как к ретроградке, хотя на своих уроках она высказывала довольно не традиционный подход к советским писателям и литературе. Заочно она влюбила меня в Ленинград, в котором закончила институт. Нам очень повезло, что она была нашей классной. За длинный тяжёлый подбородок в школе её прозвали Борода. И она это знала. Но никогда и никто из нашей компании так Е.М. не называл. «Катя» - вот так мы её за глаза называли. И в этом простом имени не было ни снисхождения, ни восхищения. Как нет никакого оттенка в слове «мама». «Катя говорит, что…», «Надо у Кати спросить…». Такое у нас было к ней отношение. Походя, изучая Шолохова или Фадеева, мы набирались от нее житейской мудрости. Она могла вплести в свои уроки и разговор о музыке ("вальс - это же красивейший танец, какой только можно придумать, а самый красивый - из оперы Гуно "Фауст"… А для меня заметка - где бы услышать эту оперу?), о житейских проблемах, которые нас ожидают, советовала, как из них выходить. Например, затеяла как-то разговор о венерических болезнях… В наших пуританских семьях, конечно, ни о чём подобном не заговаривалось, а откуда черпать эти премудрости, которые, край как необходимы, чтобы не вляпаться во что-то грязное по незнанию? Она мимоходом могла тебя так похвалить, что ты на всю жизнь запоминал этот небрежный комплимент, необходимый тебе именно в ту минуту, когда ты был в отчаянии от своей неудачливости. Или осадить досадливым «Возомнила!» опять же на пике твоего самодовольства. Иногда это было и несправедливо, и тоже запоминалось и откладывалось в сознании. Эти контакты (с поощрением или выговором) корректировали наше поведение – они были для нас как бы зеркалом, которое Екатерина Михайловна ставила перед каждым, кто ей в данный момент понравился или оказался не на высоте. Конечно, считались мы с нею исключительно из-за авторитета, которым она у нас пользовалась.
И ещё была у нас одна любимица - Мария Хасановна (Хася), физичка. Тоненькая, светленькая, с короткой стрижкой, неловкая, склоняющаяся каждый раз вбок от очередной своей неудачи, с чуть запинающейся речью, смущённым смехом… Любому хотелось взять над нею шефство. Вечно у нее в кабинете что-то случалось, опыты не получались (потрет палочку о шелк, а бумажки не притягиваются, она и объясняет - «отсырела", а поскольку почти все опыты не получались, то мы заранее хором предупреждали ее объяснения неудачи: "отсырела!"), приборы ломались и не хотели давать искры, макеты бездействовали. Но мы ей все прощали за доброту, которую она излучала всем обликом, манерой говорить. Хоть бы раз она на кого-то прикрикнула или рассердилась! Вот пошёл Толик Горбачёв во время урока по классу. Хася, лицом к доске, что-то объясняет - мел в руке, тряпка в другой; услышала шаги, поворачивается: «Горбачёв! Ну…» - и стоит, глядит, а у самой уже губы дрожат – сейчас засмеётся. Чему она всё время радовалась? Толик выставляет ладони – «всё-всё, уже пошёл». Инцидент исчерпан. Ни на каком другом уроке подобная сцена не могла бы случиться. Бедная Мария Хасановна! Сравнительно молодая, она перенесла инсульт, и когда через десять лет после окончания школы я встретилась с нею на "Вечере встреч", она не узнала меня, как и не узнавала никого. Ее приводили в школу бывшие ученики, и она сидела в зале непривычно недовольная и что-то бормотала быстро-быстро, зло поглядывая на всех. Вскоре после того вечера она умерла.
Вслед за нами в новую школу перешла и химичка Мария Степановна, у которой я как-то на уроке проглотила бензольное кольцо. Ой, что с нею было: "Нина, как же ты?.. Что же делать? Нужно срочно молоко! Что чувствуешь?" Еле ее успокоили, что мне досталась капелька раствора, с поверхности которого я ртом через тоненькую трубочку пыталась собрать масляную пленку. Она даже вечером пришла ко мне домой: "У тебя все в порядке?" Город Мелитополь, из которого она приехала, постоянно упоминался ею, когда она отвлекалась от химии и вдруг ударялась в воспоминания детства.
Почему одних учителей помнишь всю жизнь, других вспоминаешь с трудом, а третьих и вовсе забудешь, и как зовут – не скажешь? Две Марии и Катя – мы их любили. А они любили нас... надеюсь.
К десятому классу в нашу крепкую команду входило больше полкласса, и каждый был чем-то интересен. Учились все по-разному: отличники, хорошисты и троечники. Но вот отпетых неучей, сидящих «на камчатке», в старших классах уже не водилось. Да и «середнячки» - это уже не тупицы с сонными глазами. Девчонка-троешница - это заводила, легкая на подъем, не лазящая в карман за словом. Парень - или комик, или увлеченный каким-то одним предметом человек...
К сожалению, чего не было в нашей школе, так это целенаправленной профориентации учеников. Выбор каждый делал сам. Школа давала знания, но никто из учителей никогда не заводил, например, разговоры о будущих профессиях, не давал рекомендаций или советов хотя бы ярко выраженным фанатам какого-то предмета. Я уж не говорю о себе, учащейся ровно по всем предметам и так концу школы не понявшей - чем лучше всего заняться в жизни.
Свободное копирование
