Я училась в восьмом классе. Моя любовь к музыке, пению искала выхода. Поэтому постоянно я участвовала в школьных концертах на вечерах, пела в школьном хоре, пела соло, читала стихи. В «пору костылей» для меня выносился на сцену стул, я опиралась двумя руками о спинку и так читала. А когда встала на протез, то смогла и петь в хоре.
В посельском клубе было несколько самодеятельных коллективов, но детей туда не принимали. У Нины Зацепиной из нашего класса был неплохой голос. Физически она выглядела повзрослее меня и потому посещала клубный хор чуть ли не с 7-ого класса. Узнав об этом, я тоже загорелась: "Спроси там, можно мне прийти в хор?" Руководитель коллектива не возражал, а наоборот - с энтузиазмом приветствовал такой похвальный порыв. Мы сговорились с подружкой Валей Бузиновой сразу после ноябрьских праздников идти на хоровое занятие и "записаться".
4 ноября в клубе по случаю 42-ой годовщины Октябрьской революции проходило торжественное собрание. После речей и награждений, как всегда, давали праздничный концерт клубной самодеятельности. Хор спел несколько песен (я уже чувствовала себя чуть ли не членом этого коллектива), танцевали гопака танцоры, читались стихи. Ведущий объявил: «Сейчас выступит солист хора…», назвал ничего мне не говорящую фамилию. На сцену вышел невысокий, крепенький паренек в черном костюме и приличным, громким баритоном спел три песни. Все похлопали. Концерт продолжался. В одну из пауз между номерами этот паренек вышел из боковых кулис, спустился в зал и пошел к выходу. Прошёл мимо (я сидела на крайнем у прохода месте), и что заставило меня обернуться и посмотреть ему вслед? Снова повернулась в кресле к сцене и тут же забыла. Но через несколько дней пришлось снова вспомнить…
6-го ноября мы с приятельницей пошли на праздничный вечер ремесленного училища, проходивший в малом зале клуба. Билет мне принес Папа. В перерыве между торжественной частью и концертом я в зале снова увидела того паренька, что пел третьего дня, но теперь он был в ремесленной форме, что меня удивило: он казался старше ремесленского возраста. Машинально отметила, что у него торчат уши, толстовата шея, и вообще в костюме ему было лучше, чем в форме ремесленника.
Во время концерта он сел прямо впереди нас и даже несколько раз оглянулся, попытавшись вступить в нашу с подружкой беседу. Ведущий концерта объявил очередной номер и исполнителя: "Л-ин!" И этот паренек вскакивает, пробирается к проходу и направляется к сцене. "Он петь будет? Ой, как хорошо он поет!" - вырвалось у меня против воли. Сосед "певца", тоже в форме ремесленника, быстро оборачивается: "Хорошо поёт?" - "Да, очень!" - выпалила я и тут же заполыхала оттого, что открыто восхитилась парнем.
Но он мне действительно очень понравился.
Моя влюбчивость никуда не делась, но «год смирения» уже сказался – осознавая, что ничего мне, хромой, светить в этом плане не может и не будет, я загоняла вглубь свои переживания, а в объекте обожания пыталась найти неприятные черты. Помогало плохо, но вздыхать, глядя на луну и мечтая о «предмете», уже не тянуло.
Вот и в этом пареньке – то, что я усмотрела недостатки (шея, уши), свидетельствовало: сознание зафиксировало опасность влюбленности и уже привычно защищалось от обаяния понравившегося парня поиском его недостатков.
А он был необыкновенно хорош. Чуть удлиненное сужающееся к крепкому подбородку лицо с высоким лбом, выразительные зеленоватые глаза с длинными загнутыми вверх ресницами, густые чуть рыжеватые брови, прямой тонкий нос, волнистые темно-русые волосы, широкие, слегка покатые плечи, невысокая стройная фигура, крепкие кисти рук. Да еще вдобавок красивый, сильный, бархатистый голос. Я была покорена!
После праздников мы с подругами отправились на первое занятие клубного хора, и на три года до моего отъезда из поселка я заболела этим хором. Он сыграл огромную роль в моей жизни. Руководил им Петр Петрович - молодой, очень амбициозный человек. Внешне он напоминал артиста Игоря Дмитриева в молодости - тонкий нос, острый подбородок, зачесанные назад густые русые волосы. Так и вижу его жест, как он указательным пальцем растопыренной ладони (маленький рот буковкой "о") вздергивал к переносице очки в тонкой оправе.
На первом же занятии, когда я пришла записываться, руководитель представил меня, сидящую скромненько в уголочке на подоконнике, хоровикам: "У нас в полку прибыло - Нина Герман, хороший альт, прошу любить и жаловать!" - я кивнула головой, но взгляд был направлен на ту группу, что окружала певца (кажется, Л-ин?): меня интересовало лишь одно - обернется ли он в мою сторону. Обернулся... Через несколько занятий я осмелилась заговорить с ним и в первую очередь узнать, как же его зовут? Спрашивать у хоровиков было неловко, да и не все знали его имя. Он, как оказалось позже, стеснялся его. Имя я узнала мимолетом у знакомой девушки из ремесленного, очень удивилась необычности, и, подозвав парня в перерыве между занятиями, задала вопрос в лоб: "Как тебя зовут?" - "А что?" - прозвучало вместо ответа. - "Да вот мы с Валей поспорили, она говорит - Володя, а я - нет". - "Нет, - отвечает он и тут же, - да-да". - "Володя?" - "Да!" Но я уже поняла, что истинное имя его то самое, что он не хотел говорить - Исай.
ЛЮБОВЬ
Прошел месяц с тех пор, как я стала ходить на занятия хора. Мой интерес к Исаю не убывал. Он учился в РУ Ґ14 на кузнеца, жил в ремесленском общежитии, т.к. родители проживали в Еврейской Автономной Области, по национальности - еврей. Все эти приватные сведения я узнала через Папу. На хоре он пел в группе баритонов. Очень быстро я вычислила, кто его пассия - Маша из нашей же альтовой группы, невозможно курносая, с черными заплетенными в две косички на прямой пробор волосами. В перерывах и после занятий он, приобняв Машу, уходил с нею куда-нибудь в укромное место или вел ее в малый зал на танцы. Но часто его можно было видеть и с другими девушками, если Маши поблизости не было. Приветливо он относился и к нашей тройке. Нина и Валя быстро выбрали себе предметы для обожания. "Так, Толик тут, Коля пришел, Нин, а кто у тебя?" - "А вон он!" - показываю я на дверной проем, где только что появился Исай. "Да ну-у!" - "Давно пора заметить, что я перестала очки носить!" (Кстати, это Исай мне как-то и посоветовал: "Сними очки, тебе без них лучше." - "Вот захочу кого-нибудь завлечь, тогда и буду ходить без очков," - парировала я. Это была существенная жертва с моей стороны - зрение было слабым, а я была жадной до зрительных впечатлений).
Для конспирации мы даем нашим объектам прозвища, чтобы говорить о них можно было открыто. Толика (Валиноговалиного) называем Затылкиным - как-то Ивачев сказал, что он "поет затылком", Николая (Нины Зацепиного) - Жорик (фамилия у него Жохов), а Исая - Сайкиным (Валя его за глаза вначале звала Исайкой). Конечно, парни, как и девушки, быстро определяют, с какой стороны теплый ветер дует. Не прошло и двух недель, как все эти три парня на перерывах толклись около нас, но на танцы уходили со своими подружками.
Мы не очень-то переживали по этому поводу. Нам исполнилось шестнадцать, у Вали и Нины не было недостатка в партнерах, я уже научилась держать себя в узде и просто радоваться праздничному настроению на танцах и вечерах . "Нина, иди к нам!" - окликал меня Исай, стоя в группке знакомых - и мне уже это было радостно, я с удовольствием входила в этот круг. С Исаем у нас сложились приятельские отношения, и меня это вполне устраивало, я давно уже не смела рассчитывать на что-то большее - только дружба. Он с охотой провожал домой то Валю, то Нину, то других девушек. И лишь я старательно избегала прогулок с ним - из противоречия самой себе: я была влюблена по уши и до смерти боялась, что он это заметит. Иногда украдкой я наблюдала за ним, как он разговаривает, смеется, двигается, - и с внутренним "не могу" отворачивалась: до слез мне хотелось, чтобы все это принадлежало мне, так он мне нравился.
Ни к одному парню до этого я ничего подобного не испытывала. Он же, вероятно, кружась в этом девчоночьем хороводе, все больше и больше выделял меня по ряду причин. Во-первых, я его интересовала как необычный с житейской точки зрения объект - молодая привлекательная девчонка и вдруг с такой житейской драмой. Во-вторых, я была просто интересным собеседником. В-третьих, я держала его на расстоянии: не кокетничала, не капризничала, охотно общалась с ним, но уклонялась от физических контактов (выпрастывала руку, если вдруг он ее брал, поводила плечами, если он их невзначай касался, отстранялась, когда в толпе мы вдруг оказывались в близком соседстве)... И в то же время я не избегала его, с готовностью вступала в разговор, поддерживала занимательную и веселую беседу, подшучивала, проявляла искренний интерес к его особе, который он конечно улавливал. На концертах или в репетиционном зале он оказывался позади меня и иногда я чувствовала его прикосновения, например, под слова песни "я трогаю русые косы" он начинал подергивать меня за косы, а я заводила руку за спину и отталкивала его ладони. И это его подзадоривало, как непокоренная вершина - альпиниста.
Я подружилась и с Марусей, его девушкой. Конечно, сделано это было не потому, что она меня интересовала. Девушка она была недалекая, интересов общих у нас не было. Но через нее я была ближе к Исаю, ненавязчиво вызывая ее на откровенность. Девчонки любят поговорить о своих парнях, а я Марусе не казалась конкуренткой, поэтому она охотно делилась со мною своими секретами. Но я действительно не была ей соперницей, я не собиралась добиваться Исаевой любви. По опыту своей остывшей любви к Вадиму я уже знала, что все проходит, нужно было только время. А что нравится как никто другой, так артист Вячеслав Тихонов еще больше нравился - такой лапочка, и фотоснимок из газеты под подушкой лежал - ничего же, живу на расстоянии, не помираю.
Как-то уже в мае я заметила, что Исай и Маруся - в разных концах танцевального зала и упорно друг друга избегают. "Маруся, в чем дело?" - мимоходом спросила я у нее. "Не буду же я к нему первая подходить!" - с обидчивыми интонациями в голосе ответила она. Я мысленно пожала плечами: с чего бы такой гонор! Но, вероятно, все мы кажемся себе неотразимыми и мысли не допускаем, что кто-то может сделать такую непоправимую глупость и променять нас - на кого?
(Позже, когда у нас с Исаем роман разгорался ни на шутку, Маруся не раз делала попытки вернуть его, писала ему письма, "раскрывала глаза" на меня, даже в армию ему писала, надеясь, что в разлуке или он, или - я остынем. Но ее поезд ушел, и она смирилась, вышла замуж, родила девочку. Была еще одна попытка - "покушение" на Исая, когда мы после окончания мною института вернулись на короткое время из Томска в Хабаровск и жили несколько месяцев на поселке. Тогда я стала часто замечать мужа и Марусю, оживленно разговаривающими на улице. Им точно нравилось быть вместе. Я тогда запротестовала, несколько раз требовала объяснения от Исая, он отнекивался - "что, я не могу со знакомой поговорить?" Но мне эти разговоры никак не казались безобидными, и я призвала на помощь мужа Марии. Случай свел нас в одной компании, и Исай подвел ко мне черноволосого молодца: "Это мариин муж, ты же хотела с ним поговорить!" Тоже не от большого ума он это сделал, во-первых выпил и не осознал последствий, а во-вторых, хотел повеселиться, посмотреть, что из этой встречи получится. Но я то тоже не была в своей тарелке... "Последили бы за своей женой, да и за моим мужем тоже", - вот что я тогда выдала этому молодцу. Даром, что этот муж был пьян, уловил смысл тут же. "Что она хочет сказать?" - обернулся он к Исаю. -"Откуда я знаю!" - отмахнулся он, уже сознавая, чем грозит это наше знакомство. Коротко говоря, нам пришлось ретироваться с той гулянки - в марусиной семье начался принародный скандал...)
Но та майская ссора Исая и Маруси была не случайна. Исай потерял к ней интерес - я вышла на первый план.
Исай часто заходил к нам в гости, брал читать книги. После хора мы компанией ходили по улицам поселка, и нередко растеряв по дороге попутчиков, парами или по одному откалывавшихся от нашей толпы, мы оставались вдвоем и долго ходили, разговаривая о книгах, кино, песнях. Он мне очень нравился, в нем чувствовалась доброта, наивность. Он, несмотря на невысокий рост, нравился девчонкам, знал это и умел себя вести, ухаживая без робости и наглости. И потом он очень хорошо пел, а для меня талант, связанный с музыкой - было ли это пение, игра на инструменте, танцы - это был такой привлекательный фактор, что владеющий им парень уже заранее мог рассчитывать на мой интерес, будь он хоть какой внешности.
Поскольку я уже умела держать себя и не стесняться в присутствии "своего предмета" (за исключением игры в шахматы - Исаю я тоже безбожно проигрывала, хотя в начале наших отношений не раз ставила ему мат), во время этих прогулок я, отличница, начитанная и "богатая" познаниями и в живописи, и в музыке, конечно была ему интересна. Тянула его ко мне и моя необычность.
Позже я уловила, что основная черта Исая - доброта. Он очень любил "малых сих": детей, кошек, собачек (именно не рослых, а маленьких собак), и ко мне, вероятно, его потянул вот этот интерес к обиженной судьбой симпатичной молоденькой девушки.
Надо сказать, что внешне я не была дурнушкой. Очки я, как и все молодые девушки, надевала только в кино и на уроках. Только веснушки меня огорчали. Я редко видела в жизни таких же веснушчатых людей. Весною и летом коричневые брызги покрывали все лицо, шею, руки. Это было самое настоящее бедствие. Папу они веселили: "Ты смотри, сколько у тебя веснушек! А сначала были как иголочкой натыканы." А Мама успокаивала: "У меня тоже в детстве так же было, а потом исчезли. Ты не расстраивайся, они тебе идут." Ну как же, идут! "У-ух, какая веснушчатая!" - не удерживались мужчины и парни при знакомстве со мною. Сейчас я вижу, какое это редкое явление, как трогательно выглядит мордашка молодой девушки, если она усеяна веснушками. Это как бы паспорт невинности. Но тогда я принимала свою пеструю физиономию, как еще один мой крест, до кучи - к моей хромоте, очкам. "А! Все равно жизнь пропащая!" - так можно было кратко резюмировать мое отношение к своей внешности. Исая же влекло ко мне желание взять меня под свою защиту. Недаром он долго до свадьбы и после несколько лет обращался ко мне не иначе, как "Крошка", "Малышка".
Весна 60-го года была весной моей первой (настоящей ответной) любви. Почти каждый вечер наша компания девчонок вечером выходила на центральную улицу поселка, (наш "Бродвей"), где группками или парами прогуливалась вся молодежь, вошедшая в "черемуховую пору" (по строке стихотворения Риммы Казаковой). На этой улице назначались свидания; познакомившиеся на танцах парни и девушки во время этих гуляний узнавали друг друга, оценивали и делали свой выбор. Эта улица видела счастливые, заканчивающиеся свадьбой знакомства, но еще больше на ней происходило драм, связанных с разочарованием в любви. Пары тусовались, распадались и составлялись в новых лицах. Посельские матроны оживленно обсуждали, кого вчера с кем видели и что из этого можно ожидать. Благодаря хору, в котором пела рабочая молодежь, в основном и составлявшая эту гуляющую толпу, и своей влюбленности в Исая, я тоже участвовала в этих прогулках, хотя ребят из своего класса на этой улице видела редко. Позже, когда Исай ушел в армию, я потеряла интерес к уличной тусовке, меня больше стала привлекать школа, где у нас создалась более интеллектуальная компания. Но тем не менее весна 1960 - это лучшая весна в моей жизни. Сколько счастливых и горестных переживаний, слез и радости я тогда испытала!
Отношения с Исаем хотя все более упрочивались, но не выходили за рамки дружественных. Он заходил ко мне в гости, но посидев, поговорив о прочитанной книге, вдруг мгновенно снимался с места, и я только с горечью глядела ему вслед, уходящему со знакомой девушкой, которую он заприметил из окна. Или расставшись вечером с ним вполне дружественно, я могла прийти на занятия хора и ни разу не поймать его взгляда. Как-то, испытав очередной стресс от его ну просто демонстративного невнимания, когда он ходил мимо, даже не здороваясь (к тому времени он уже тоже принимал меры для удержания моего интереса к себе), и дав себе слово, что вырву эту привязанность из души, я шла домой из клуба "в печали и тоске". И вдруг сзади шаги: "Ты уже домой, Нина?" Ну, нет, не поддамся, пусть убирается к своим Марусям. Он пристроился рядом. Дошли до дома, постояли, поговорили о хорошем вечере, еще о чем-то, сели на скамеечку под окнами и проболтали - до двух ночи!
Боже мой! Что скажет Мама! Я охнула, бросила: "До завтра, пока!" и - к дверям квартиры. Но не успела повернуть в замке ключ, как дверь открылась и голая мамина рука втянула меня в проем за волосы. Ух, какую трепку задала она мне тогда. У Мамы была идея-фикс: уберечь дочерей от "позора". Напуганная с детства поступком своей матери, чуть не удавившейся из-за гулены-дочери, Мама с самого раннего детства внушала нам держать себя в строгости с парнями, иначе они "обманут", и нет такого несчастья, как позор поддавшейся парню девушки. Моя установка на правильное поведение и внушаемость так закрепили во мне это "табу", что и избавившись от маминого контроля, уехав в Томск, я неукоснительно держала себя в рамках. Но мамина подозрительность и недоверие меня изводили. Зная про себя, что никогда не потеряю настолько головы, я просто до слез ссорилась с нею, отметая ее подозрения и упреки.
Надо вот еще что сказать. Воспитанная на книгах, кино в своих поступках я часто следовала жизненным схемам, манере поведения героев книжных и киношных. Все эти возмущенные вскакивания, крики с модулированными интонациями, показное выражение обиды по малейшему представившемуся поводу - все это имело место быть и у меня. Но плохо, что вместе с манерой поведения героинь фильмов, я брала на вооружение в качестве жизненного опыта и киношные истории.
Тогда как раз прошла премьера картины "Весна на Заречной улице". Начинающийся робкий роман учительницы вечерней школы и рабочего парня, который, судя по последним кадрам, должен был счастливо завершиться, очень сильно напоминал мою с Исаем ситуацию. Образованная, скучающая по концертным залам, любящая симфоническую музыку молодая гордая девушка и работяга, совершенно далекий от культуры, проводящий свободное время, гуляя с гитарой по поселку, не прочь выпить, поиграть в компании в бутылочку, не притязательный - встретились, и его потянула духовность молоденькой учительницы, он уловил, как много он теряет в жизни, отгородившись от культуры пустым времяпрепровождением и довольствуясь танцами в заводском клубе.
Почти то же было и у нас. Конечно, у меня интересов было намного больше, чем у Исая. Но желание и возможность поделиться тем, что умею и знаю, его интерес ко мне, восхищение, которого он не скрывал - все это подогревало и мой интерес к нему. Я видела, что становилась ему нужна, он не скучал со мною. А я, найдя благодарного слушателя и внимательного собеседника, нуждалась в нем. Та картина настаивала, что герои вместе должны быть счастливы. (Очередная новогодняя сказка!)
В фильме есть эпизод, когда учительница отправляется на завод и видит там героя в цехе, где он (сталевар) как раз заканчивает плавку и в очень выгодном свете (этакий представитель рабочего класса, уверенный в себе, гегемон) предстает перед нею. В полном соответствии с этой картиной я упросила нашего руководителя по практике (учителя по физике Кикотя - славного мужичка, которого мы все любили за лукавство и юмор, с каким он вел уроки) сводить меня на завод. Мои аргументы: "Папа всю жизнь там работает, может, и мне придется, а я до сих пор ни разу не видела завод, как же так, ведь вся жизнь поселка въется вокруг завода, а я до сих пор..." и т.д Кикоть заказал нам пропуска, и мы пошли, и всю дорогу, пока ходили по разным цехам (где я и своих одноклассников узрела), я беспокоилась: а зайдем ли мы в кузнечный цех. Все получилось, как в кино. Также мы зашли в цех, где во всю кипела работа, и я увидела огромные механизмы с тяжелым грохотом ходящие вверх-вниз, а рядом с этой громадиной, что-то там поправляющий неожиданной маленький в невозможно черной робе тот, ради которого вся эта прогулка и затевалась. Так же как в фильме, мой герой некоторое время меня не замечал, и я в отдалении стояла и наблюдала за ним, только вот выглядел он куда не так живописно, как Рыбников. Наконец Исай меня заметил и подошел (отступление от сюжета в картине), и мы минуты две повосклицали: "О! А ты чо тут делаешь?" - "Это и есть твой кузнечный молоток?" Я думаю, Кикоть догадался, зачем я просилась на завод, это было видно по его лукавой усмешке, с которой он за нами наблюдал.
Между тем, вечерние посиделки с Исаем продолжались. Вечером мы уже не гуляли по "Бродвею", а старались найти уединенную скамеечку "для бесед". Нам уже нужны были сумерки, свидетели наших свиданий были не желательны. И вот мы досиделись до первого поцелуя. Исай проводил меня до дома, мы вошли в подъезд, и он обнял меня. Объятие это не было первым. В первый раз, когда он положил руку мне на плечо, я, уже достаточно прирученная его явным предпочтением меня всем другим его подружкам, и не в силах заставить себя сбросить эту теплую сильную (любимую) руку, спросила вслух: "Где моя гордость?" - "Никуда она от тебя не делась", - засмеялся он тогда. Это же объятие было более тесным, он обхватил меня всю, мой нос оказался уткнутым в его плечо. Я замерла, предчувствуя, что сейчас произойдет. "Нинок, ты ругаться не будешь?" Все же он меня побаивался, не отвечу ли я на попытку поцеловать себя оплеухой по всем правилам тогдашнего поведения строгих девушек. А в моей строгости он не сомневался. Но я выдохнула: "За что мне тебя ругать?" И он поцеловал меня. Он умело это сделал, я же тыкалась носом, губы сжала... "Чтобы ты спокойней спала", - шепнул он... В общем, хоть и готова была к этому событию, но брони с себя так и не сняла. Потом было много вечеров и с объятиями, и с поцелуями, мы и ссорились, и мирились. Но тот первый поцелуй я с другими не спутаю и не забуду его неловкость, страх и ощущение какого-то взрыва, вроде салюта, только не в небе, а в сердце, и так будто что-то завершилось, как захлопнулась тяжелая обложка толстой старой книги...
Этой весной Исай заканчивал ремесленное училище и по собственной просьбе был распределен на завод "Энергомаш", находящийся сравнительно недалеко, но все же не рядом. Когда он, зайдя ко мне в гости (это было до объятий и поцелуев, мы просто "дружили"), сообщил, что сам попросился из поселка, хотя мог бы и на наш завод распределиться, я аж задохнулась и поспешила на кухню выпить воды от неожиданности. "Иди, успокой сестру!" - с усмешкой сказал он присутствующей тут же Галинке. Я это услышала и, чтобы он не воображал, взяла себя в руки и появилась в комнате с саркастической улыбкой. "Чего это тебе вдруг вздумалось?" - "А! Новенького захотелось, Горький я уже знаю, надо и в других местах пожить." Конечно, "Энергомаш" находился почти в самом Хабаровске, а наш пыльный поселок не мог конкурировать с красавцем Хабаровском. Когда Исай переехал на "Энергомаш", то наши встречи стали реже, но все же он часто, по несколько раз в неделю, приезжал в поселок на занятия хора, а потом и на наши свидания. Иногда мы виделись в городе, в парке культуры и отдыха. На одной из таких встреч "того еще, как" он, вычерчивая на песке прутиком фигуры, вдруг обратился ко мне: "Нинок - можно я тебя буду так называть, Нинок?" - "Называй как хочешь, мне то что?" - а у самой опять, как уже не раз за последние недели, ойкнуло и нежно заныло сердце - предчувствие любви, сказала бы я сейчас.
Когда же он приезжал на поселок, то до последнего автобуса сидели мы на площади Горького или, когда было холодно или дождливо, дома у окна. Смотрим на дорогу - пройдет на последнюю остановку городской автобус - мы и прощаемся. Чтобы не мешать нашим родным, мы сидели на кухне, и часто попадали в юморную ситуацию, когда соседка тетя Панна вдруг выбегала из своей комнаты в рубашке, не замечая нас, а может, и замечая, босиком летела в туалет, и Исай начинал тихонечко свистеть, чтобы заглушить журчащие звуки, слышные из туалета. Иногда, соскучившись, Исай приезжал среди недели. Однажды он приехал рано утром - занятий в вечерней школы не было, а на работу ему было во вторую смену. У меня были каникулы. Мама ушла на работу. Мы потушили свет в комнате и сели на свое любимое место за столом у окна - для наших бесед свет нам был не нужен. И вдруг открывается дверь и в комнату входит Мама: "Вы зачем свет потушили? Я на работу опаздываю, а вы свет в окне гасите!" Мне было страшно стыдно перед Исаем за мамины подозрения - она показала, что не доверяет ни ему, ни своей дочери. А однажды Исай опоздал на последний автобус и свистом поднял меня из кровати. "Опоздал!" - смеялся он, - что делать, пойду в общагу к знакомым парням." Поднялась и подошла на шум из другой комнаты Мама: "Ну что с тобою делать? Иди, уложим, только соседей не разбуди!" - "Мама, пусть он через окно влезает," - предложила я (дело было летом). Исай влез в темное окно, которое было тут же закрыто. И тут мы увидели за окном двух мужчин, оживленно жестикулирующих - вероятно они, увидав, что кто-то влез в окно, обсуждали, не сообщить ли в милицию. Мы наблюдали за ними из-за тюлевых штор, и Мама страшно волновалась - вдруг кто узнает, что к нам ночью парень залез, позор на весь поселок, лучше бы Исай через дверь вошел тихонечко. Исай переночевал в комнате родителей на диване и утром укатил на работу. А на другой день, когда мы переговаривались через окно с соседом, подошли вчерашние два мужика и начали выяснять, что же было тут прошлой ночью, заподозрив, вероятно, что сосед и есть ночной гость этой квартиры. Тот, сорокалетний семейный мужик, не понимающий, что от него хотят, но уловивший, что его заподозрили в каком-то неблаговидном поступке, начал выяснять отношения. Еле я тогда от них от всех отвязалась.
Этим летом 1960 года я на один сезон уехала в пионерский лагерь, хотя мне это было и не по возрасту. Но лето надо было где-то проводить. Куда-то ездить - об этом не могло быть и речи. "Вырастите - ездите куда хотите, а сейчас нечего деньги катать!" - категорически пресекались всякие робкие разговоры о поездках в каникулы. Мама и сама никуда не ездила, за исключением поездки на родину в Курск в 1947 году со мною трехлетней, и нас никуда не пускала. Папа раза три за их жизнь в Хабаровске вырывался в Харьков, где у него было много братьев и сестер, а когда мы уехали в Томск, то родители стали ездить к нам. В лагерь я тогда поехала библиотекарем "за харчи". В воскресенье вместе с родителями и Галинкой ко мне приезжал Исай. У нас сохранились любительские фотографии с этой поездки, сделанные кем-то из посельских, также приехавших в лагерь к детям. Почему-то один раз они остались на ночь, разбили палатки, ловили рыбу ночью. Эта была чудесная романтическая ночь под звездным небом с довольно банальными разговорами про подаренные звезды, но для меня они были внове, и эта ночь запомнилась на всю жизнь.
Был в той поездке один эпизод, почему-то запавший мне в память. Несколько мужичков из нашей компании, Исай и Папа в их числе, ушли вглубь прибрежного леса к болотцу в надежде наловить там карасиков. Из любопытства я тоже решила сходить к ним. Но на пути к болотцу тек ручеек, и над ним проложено бревно такой толщины, как в спортзале. Я ходила с палочкой, но аккуратненько бочком-бочком, балансируя, перешла по бревну ручей. Обратно же мы шли с Исаем, и надеясь на него, я уже храбрее ступала по бревну. И мы свалились! Исай сам не удержался, и меня за собою стянул. Ручеек был неглубоким, мы просто вымокли по колено, и отнеслись к этому происшествию с юмором, с хохотом рассказав у костра это приключение. Но тайный смысл в этом событии был. Без Исая одна я перешла ручей, а с ним, понадеявшись на его поддержку, свалилась...
И еще летом была одна поездка - к знакомым, живущим в военном городке на Черной речке в пригороде Хабаровска. Эта поездка запомнилась тем, что я впервые при Исае купалась в озере. Помню, я долго не хотела лезть в воду, но сдалась на уговоры родителей, да и с Исаем у нас уже были такие отношения, что, казалось, ничто не может нас разлучить. И я сняла протез... В воде здоровую ногу вдруг свело судорогой. От боли я заплакала, выползла на берег, еле размяла ногу, а когда наконец-то успокоилась и оглянулась, то рядом не увидала Исая. Его очень долго не было, уже мы засобирались домой, начали звать его, он вышел из-за кустов в отдалении, присоединился к компании, но был на протяжении всей поездки молчалив. "Ну, что, Исай, понравился тебе день?" - спросила Мама, когда хозяин, к кому мы приезжали, вез нас домой на своей личной машине. -"Да! Особенно, конец," - ответил Исай, глядя в окно на проносившиеся мимо телеграфные столбы. Что он думал тогда, лежа в траве? Но отношения наши тогда не изменились. Он очень нежно ко мне относился, был предупредителен, позволял мне быть капризной, всегда уступал в спорах, когда они возникали. Нередко мы с ним ссорились, и я всегда была зачинщиком ссор, вдруг придравшись к слову, взгляду, к опозданию на несколько минут в назначенному часу. Он все безропотно сносил, и если иногда уходил в сердцах хлопнув дверью, устав меня уламывать в попытках предотвратить ссору, то уже вечером стоял под окнами нашей квартиры, высвистывая какой-нибудь мотивчик, чтобы дать знать о своем присутствии. Иногда, провожая меня до дому, он брал меня на руки и нес до квартиры. Мы действительно были тогда влюблены друг в друга и очень счастливы.
Запомнился мой день рождения, когда справляли семнадцатилетие. Были приглашены мальчишки из класса, подружки, конечно, Сайкин, как я его называла (узнав, что среди подружек он был зашифрован под этим именем, тут же выразил желание, чтобы я его так и называла: он стеснялся своего библейского имени). Вечер прошел так чудесно. Папа потом вспоминал, как на нем Исай спел "Я люблю тебя, жизнь". Были наши парни, самые близкие девчонки…
Но запомнился этот день тем, что, когда все разошлись, Сайкин вдруг решился мне рассказать про свою первую девочку, с которой он подружился в больнице, где ему вырезали аппендицит. Почему меня так задело это его "признание", не знаю. Все ведь тогда было внове, ощущения, переживания. Я тогда расплакалась и велела ему уезжать. Артистка! Я почему-то претендовала на отсутствие у него каких-бы то ни было историй с другими. Но я же знала про всех его прежних марусь. Я так и не удосужилась выяснить, с чего, с каких мыслей он решился мне рассказать про ту девочку, которая через месяц их встреч после выписки из больницы, дала ему от ворот поворот. То, что у Исая та Галя была первой, с кем он "крутил любовь", это понятно. Но почему ему хотелось, чтобы и я это знала.
Коротко говоря, прошла неделя - от Исая ни слуху, ни духу. В зимний морозный вечер я вышла на крыльцо дома, обревываясь "что же я наделала". Так меня застала Алла Сабанова, хорошенькая девушка с восточными чертами лица, также посещавшая наш хор. В наш класс она ходила недолго, ушла учиться в музыкальное училище, но дружили мы с нею довольно долго. Тогда, увидав меня в такой тоске, она согласилась ехать со мною к Исаю, таково было мое нетерпение увидеться и все уладить с ним. Мы и поехали "по морозу босиком". Стояла леденящая стужа. Пока мы добрались до общежития завода "Энергомаш" (один раз по осени я в нем была, когда Сайкин себе покалечил в цехе большой палец руки, и я ринулась облегчить ему боль, естественно, не сказав Маме, боясь ее запрета), пальцы мои заледенели. Первым делом, зайдя в исаеву комнату, я попросила банку с холодной водой, чтобы отвести там обмороженные пальцы. Боль в пальцах, опущенных в холодную воду хоть и не выносимая, но быстро проходит, а вот если дать руке отходить при комнатной температуре, то муки будешь испытывать гораздо больше, пока кровь нормальное не зациркулирует. Когда мы переступили порог, у Исая глаза полезли на лоб: никак он не ожидал от меня, довольно капризной и неуступчивой в ссорах, такого поступка. Мир был восстановлен. Пока я мирилась с Исаем, Алла любезничала с его соседом по комнате, я восприняла это как жертву с ее стороны. Тем поступком своим Алла надолго покорила меня и стала задушевной моей подружкой, хотя я к ней всегда относилась с уважением за ее умение играть на пианино. Через две недели уже с Ниной Зацепиной я отправилась по знакомому маршруту на празднование наступающего нового 1961 года в заводской клуб "Энергомаша". Там был вечер кузнечного цеха, где работал Исай. С той праздничной толпой мы не смешивались - никого не знали. Когда в вестибюле под елкой начался самодеятельный концерт, мы с Ниной поднялись на антресоли и смотрели концерт сверху. А запомнился мне вечер из-за выходки Исая: когда он в исполняемой песне пел слова "есть любовь у меня, жизнь ты знаешь, что это такое" - он поднял на нас с Ниной глаза, и вся толпа, окружившая и слушавшая его, повернулась и задрала голову в нашу сторону, так что пришлось нам с Ниной прятаться за колонну.
На новый год в клубе обязательно устраивался праздничный новогодний вечер, ну вроде как в "Карнавальной ночи", правда гораздо беднее и проще. Мы с Исаем и его товарищем по ремесленному училищу, сначала сходили на этот вечер, а к полуночи вернулись к нам. Не помню, где были родители и Галина, но мы втроем уселись за стол, и мне было так весело, а Исаю вздумалось меня приревновать к Сашке. Он начал злиться, а мы с Сашкой еще больше развеселились, давай его подзадоривать. В общем едва тогда не поссорились. Но кажется, это был единственный раз, когда Исай показал свою ревность. Больше ни разу этого не было: то ли так был уверен во мне, то ли сдерживал себя.
Приближалась весна. Исай все же вернулся на наш завод, и ему выделили место в общежитии, окна которого выходили в наш двор. Я выходила на крыльцо дома и негромко свистела: мол, выходи. Он появлялся в окне, махал рукой и через минуте уже со своей неотразимой усмешкой появлялся из-за угла. Наши отношения не нарушались. Были ссоры, но они скорее провоцировались мною, т.к. со стороны Исая никогда не было какого-то наступления на меня. Я взяла на себя руководящую и направляющую роль, а он во всем соглашался со мною. Когда у меня почему-то портилось настроение, я вымещала его на Исае, и тот покорно все сносил. "Все, - говорила я, - я тебя видеть не хочу!" И он не решался прийти без приглашения, стоял под окнами моей комнаты и высвистывал - давал знать, что он тут и готов предстать по первому зову, но я гордо задергивала занавески. Иногда мое недовольство вызывало то, что вдруг он оказывался не трезвым. У нас в семье Мама создала такую нетерпимость по отношению к спиртному, что и я за великий недостаток считала вообще питье, не говоря о том, чтобы этим увлекаться. Поэтому очень ясно дала понять Исаю, что питья я не терплю. И тут-то мое влияние на него дало осечку. Исай мог выпить среди недели, с получки, даже назначив мне свидание, он мог не прийти, потому что пить-то он не умел, т.е. заповедь "знай свою норму" для него не существовала. Пьянел он быстро, делался добрым, его сперва тянуло петь, а потом спать. И эта его "святая" привязанность к водке сохранилась на всю жизнь, к несчастью.
Как мы проводили время, когда были вместе? Обязательно ходили в клуб в кино, на вечера, играли в шахматы, ездили в город, гуляли, ходили на спектакли. Говорили, а больше за нас говорили наши руки, глаза и губы. Мы не могли надышаться друг на друга. Исай видел во мне нежное слабое мягкое существо, которое необходимо лелеять и охранять. Иногда его нежность ко мне принимала уж совсем непредвиденные формы: он мог так обнять меня и зацеловать, что я пищала и отбивалась. Однажды мы из города возвращались на такси, Исай сел рядом с водителем, а я одна назад. На крутых поворотах машину слегка заносило, и я тихо ойкала и повизгивала, потому что меня мотало одну по сидению. Сайкин в такие минуты оборачивался и по его глазам я видела, что будь он рядом - мне бы не сдобровать, опять вся была бы зацелована. Хорошо нам обоим запомнился один выезд в город весною в воскресенье. Было уже тепло, но ходили еще в пальто. Мне как раз родители купили новое красивое модное пальто и шляпку. Ни у кого не было таких нарядов из нашего круга. Я чувствовала себя красавицей. Исай еще работал на "Энергомаше". Мы побывали у него, а затем отправились в кинотеатр "Гигант" - центральный в Хабаровске. Показывали новый фильм "Роман и Франческа" с Гурченко (любимая актриса Исая). Потом ели мороженное, гуляли по городу. И фильм, и прогулка, и мороженное были так чудесны, это был счастливый ничем не омраченный день нашей молодости. Но главным образом мы с Исаем разговаривали. Ума сейчас не приложу - о чем, но нам не было скучно, это точно. Конечно, мы любили, и нам было вместе так хорошо, как нигде и ни с кем. Иногда мы засиживались до рассвета (Мама отдыхала, она знала, что мы или на площади, или около дома на лавочке, или сидим на приступочке в подъезде). На другое утро после таких посиделок в школе я начинала дремать на уроке. Помню, как я однажды стукнулась головой о парту во время урока и начала рыться в парте, чтобы скрыть свой конфуз, но смех в классе раздался - ребят не проведешь. А однажды мне пришлось замотать голову и шею косынкой "уши болят", чтобы скрыть след от слишком горячего поцелуя, и в таком уборе дня три сидеть на уроках. У меня после наших свиданий болели руки и плечи от исаевых объятий, на руках иногда были следы от его пальцев, которыми он слишком сильно сжимал меня. Я называла его в такие минуты: "Узурпатор!"
Ближе к осени у нас с Исаем наметился конфликт по поводу его дальнейшего образования. Закончив РУ (а уровень образования в нем приравнивался к семи классам, и даже не позволял поступить в техникум), Исай решил отдохнуть. К этому времени уже и ему, и мне было ясно, что вообще-то ему надо догонять меня в знаниях и в образовании. "Иди в вечернюю школу," - убеждала я его. -"Нет, мне петь нравится, а с вечерней школой я не смогу заниматься в хоре". Несколько раз я затевала этот разговор, но он не поддавался - слишком любил пение. Он не раз говорил мне, что вообще мечтал стать певцом. Кто знает, может быть родись в более зажиточной семье, получив другое образование, он бы и смог поступить в музыкальное училище и со временем сделать карьеру певца. Но родители не могли его содержать, пока он учился. 17-ти лет он оставил дом и стал содержать себя самостоятельно. Также как и я, он совсем не знал жизни и боялся ее. Уехать куда-то, где нет родных и некому поддержать, чтобы учиться не какому-нибудь рабочему ремеслу, а пению - это казалось чем-то из другой жизни. Потом его маленький рост не очень-то способствовал уверенности в благополучии артистической карьеры. Тогда, чтобы уговорить его продолжать образование, я вывела тяжелую артиллерию: "А ты не думаешь, что со временем мне станет с тобою не интересно?" - "Скажешь, когда я стану не интересен тебе, ладно?" - серьезно ответил он. Разговор этот произошел в первых числах сентября, а на очередное свидание Исай не приехал. Естественно, я запаниковала. Но уже в среду он был снова в поселке с известием, что он все же записался в вечернюю школу и уже два дня ходит на занятия. Это была существенная моя победа, а также свидетельство его разумности, в наших отношениях возникла уверенность и перспектива - не стал бы тяготившийся отношениями парень напрягать себя учебой. В наш хор Исай ходить перестал, я тоже переключилась на школу.
В июле 1961 года, когда я была в лагере, Исаю пришла повестка идти в армию. Он и так задержался на гражданке, заканчивал ремесленное училище. Хотя я и знала, что это вот-вот должно было случиться, но расставаться было больно. Накануне мы поехали в город, где он хотел купить для меня памятный подарок. С нами была Галинка. Сначала он купил какую-то пластмассовую брошечку-бабочку (иногда, в нем просыпается скопидом, и до сих пор в нем это есть), но в ювелирном магазине я обратила внимание на длинную нитку бус из горного хрусталя. Я так красноречиво крутила их в руках, что Галя не выдержала и вылетела из магазина, бросив мне: "Как тебе не стыдно!" Но что-то заглушало мою совесть, я ведь занималась элементарным вымогательством. Исай сдался и заплатил 7 рублей (бо-о-ольшие деньги по тем временам) за бусы. Они до сих пор у меня живы. Моя школьная приятельница Галя Туранова назвала их "слезы", под этим именем они до сих пор целы. Дарить надо дорогие подарки, тогда они останутся на память надолго.
Я проводила Исая служить 17 июля, конечно, обещая ждать три года верно. Первые дни и даже недели я буквально места себе не находила от тоски по Сайкину, в ожидании его писем. Плохо ела, спала. Несколько дней спустя от отъезда Сайкина я вдруг почувствовала себя очень плохо, меня тошнило. Я была дома одна и попросила тетю Пану, соседку, вызвать "скорую". У меня как раз был критический день, а я эти дни очень плохо переносила. Когда приехала "скорая", вдруг в комнату завалилось несколько человек, мамины знакомые, сослуживец. Почему они вдруг заявились - не знаю. Но вернувшаяся с работы Мама отчитала меня: "Ну и что ж, что больно и тошнит. Потерпеть не могла? Было с чего "скорую" вызывать!" Много позже, вспоминая этот эпизод, я поняла, что она напугалась - вдруг меня сочтут беременной. Так она мне и не верила!
После отъезда Исая я завела дневник, и в нем описывала почти каждый свой день, отмечая, сколько их прошло без Сайкина. Основной герой дневника - это конечно Исай, ожидание его писем и описание тоски по нему. В дневнике я восстановила по свежим следам хронологию нашей любви. Но готовясь к отъезду из Хабаровска, я "почистила дневник", вырвала из него страницы, посвященные событиям мая-июня 1960 года, когда мы осторожно подходили к взаимному признанию в любви. Эти были дни такого накала эмоций - да или нет, и такого счастья, когда выяснилось, что ДА, я любима и любима тем, кого выбрала давно сама, что навряд ли в моей жизни были еще дни, когда я была так счастлива. Дневник я проредила, т.к боялась, что своею откровенностью о днях объяснения в любви между мною и Исаем оскорблю мамины чувства.
А жаль этих страниц, все же как не ярки события, но постепенно из памяти они уходят, ветшают, как старые вещи, и исчезают. Но если вещи изнашиваются от частого употребления, то события из памяти уходят, если их долго не вспоминать. Надо вести записи хотя бы для себя, со временем они будут интересны тем, кто пришел после - детям, внукам. Необходимость вот в таких записях, сделанных предшественниками, возникает с возрастом. В молодости настолько интересен раскрывающийся перед тобой мир, что нет времени оглянуться назад. Но вот прожита большая половина жизни, и начинаешь задумываться - откуда ты взялся, кто были твои предки, чем они были замечательны, как жили, чем их жизнь отличалась от твоей, какие события отразились и как на их судьбе. Да даже из практический соображений: чем болели, от чего умерли, какие у них были характеры, чтобы не удивляться своим чадам: "в кого ты такой удался?".
Я сейчас удивляюсь своему нелюбопытству относительно прошлого Папы. Мамины воспоминания я хотя бы до 17-ти лет записала со всей ее родословной, какую она помнит, в Курске. Не далеко вглубь, только до ее дедушек, дальше она тоже не знает. Но там хоть понятно, что она из потомственных крестьян.
Откуда наш Папа? Кто был его отец? Мы даже его национальность толком не знаем. Украинец, но фамилия Герман. Это может быть и поляк, и еврей, и немец. С другой стороны существует какое-то предание, что раньше эта фамилия звучала как Гирма, вроде украинская, но почему все папины родственники там на Украине тоже Германы? И я, и Галя не можем простить себе, что ни разу не съездили с Папой на Украину, не видели его родственников. Одного только его племянника Ивана Германа (сына брата Тимофея) занесла судьба на Дальний Восток. Он заехал к нам при возврате из армии - он служил на ДВ, пробыл у нас очень недолго, но я его запомнила.
Свободное копирование
