Учёба - учёбой, подружки - подружками, но ведь и на люди тянет помимо школы.
Развлечений в поселке было немного, но на концерты ходить люди не спешили. В наш клуб серьезные коллективы (театры, гастролёры, симфонические оркестры) приезжали крайне редко. Разве на день выборов или на какие-нибудь заводские мероприятия, посвящённые знаменательной дате, и вот тогда на дармовщинку большой зал клуба набивался битком. Основным развлечением жителей поселка, за которое они соглашались платить деньги, было кино. Народ любил повеселиться, с удовольствием плясал под баян на демонстрации, обожал всей семьей, принарядившись, заявиться на избирательный участок и вообще весь день выборов провести в клубе, активно посещались торжественные вечера, посвященные праздникам 1 Мая и 7 Ноября. Платить же за зрелища желающих было мало - народ на поселке жил бедно, а потребности в приобщении к культуре люди не ощущали. Превалировали грубоватые манеры.
Молодежь охотно посещала танцы, устраиваемые по выходным в малом зале клуба, а летом на танцплощадке в приклубном парке. Была еще стихийная танцплощадка перед заводоуправлением, называемая почему-то "тырла". Порядки на тырле были конечно более дикие, чем на платных танцплощадках, поэтому там были и пьяные, и драки, и матерщина. В клубе же девушки и парни были более церемонны, там знакомились, ухаживали и принимали ухаживания, выбирали друга и суженного. Порядок поддерживался дружинниками, комсомольскими активистами; милиция там появлялась редко.
Обычно молодежь сначала шла на первый вечерний киносеанс в большом зале клуба, а затем, раздевшись в раздевалке, поднималась на второй этаж, на лестнице отдавая билеты парням в красных повязках. Буфет в клубе тоже был, но он находился на первом этаже, и если кто-то, перебрав там пива или чего погорячее, желал вернуться на танцы, то его могли и не пустить. Поэтому танцевальные вечера - это было действительно весело и никаких безобразий. Участники вечера ценили эту атмосферу, и если кто-то выходил за рамки принятого там поведения, то его сами же участники вечера призывали к порядку.
Тем, кто занимался в каком-нибудь самодеятельном коллективе (а при клубе их было несколько), позволялось после занятий оставаться и на танцевальных вечерах.
В ноябре 1959-го года я стала хористкой. Подробнее про эту часть своей жизни напишу позже - хор того стоит: он во многом определил дальнейшую мою судьбу. Сейчас лишь несколько строк: кроме распевок и репетиций на хоре нас знакомили с нотной грамотой, с историй музыки. Благодаря поездкам хора в близлежащие районы, мы знакомились с окрестностями города, с жизнью людей в деревнях. После репетиций хористам разрешалось оставаться на клубных мероприятиях, проводимых по выходным: танцы под магнитофон (или ещё радиолу?), профессиональные вечера; иногда нас бесплатно пускали на киносеансы. Благодаря свободному доступу вечером в клуб, я могла слушать приезжающий изредка в клуб симфонический городской оркестр. Помню, как впервые в 16 лет попав на концерт симфонической музыки, я захлопала после первой части симфонии, слушаемой мною впервые не с пластинки и не по радио, и как смутилась, поняв, что попала впросак.
(Удивительно! Большинство слушателей в зале заводского клуба были осведомлены о правилах прослушивания симфонических концертов - между частями исполняемого произведения в зале должна сохраняться тишина. Кто были эти люди, откуда, из каких городов приехали они на край страны в захолустье нашего посёлка со своей культурой, и держались, и продолжали в себе эту культуру хранить. Учителя, библиотекарь ДИТРа, руководители самодеятельности...)
... И хотя не могла я уже танцевать, (и вообще, на первых порах, встав на протез, не расставалась с тростью), с большой охотой оставалась "на танцы". Мне нравилось находиться среди праздничных людей. Из-за своей застенчивости, которую всячески пыталась скрыть, я держалась в стороне даже от знакомых и вливалась в группки только если меня позовут. Девочки, мои приятельницы, уже обзаводились дружками (так и говорили про пару: "они дружат"; оттенок - "они гуляют" означал, что отношения далеко зашли, это был термин из арсенала сплетен, но моих подружек он не касался), я для приятельниц была необходима только до первого приглашения на танец. Бывало, что в дружной компании после хора мы идем в танцевальный зал, и вот я уже одна-одинешенька слежу за танцующими парами.
До операции я очень любила танцевать (Мамины гены), но по возрасту так и не успела научиться вальсу или танго. На Новый 1957 год мы со Светой были за хорошую учебу поощрены пригласительными билетами на детскую елку в городской Дворец пионеров. Поехали вдвоем. Какой бес в нас тогда вселился! Я до сих пор помню, сколько мы смеялись в этой поездке в город. Особенно нас насмешила одна сценка. Впереди нас шли двое мужчин, и один из них, поскользнувшись, растянулся на тротуаре. Другой же тут же отреагировал: "Подвинься - я лягу!" Мы чуть не померли со смеху. И долго потом кто-то из нас только начинает: "Подвинься...", как другая, изнемогая от подступившего хохота, заканчивает: "...я лягу".
И как мы тогда отплясывали на елке! "Полечки", "падэспань", "падеграс" - эти танцы не предполагали нежных чувств у партнеров, как вальс. "Полечка" - это зажигательный танец, когда взявшись с подружкой за руки, весело скачешь и кружишься под плясовой мотив. "Падэспань" и "падэграс" - эдакие церемонные танцы, когда партнера почти не касаешься, а чинно, взяв и слегка приподняв пальчиками за края подолы длинных платьев, приседая, двигаешься в веренице танцоров.
Праздник тот был многолюдным, и мы, натолкавшись под елкой, унеслись в какую-то большую пустую комнату, где кроме нас никого не было, а музыка была ничуть не тише, чем в зале, и скакали и крутились, как Бог на душу положит.
Особенно меня взбудораживали народные пляски. Со мною до восьмого класса учился Толик, рыжий веснушчатый мальчик. Он был старшим ребенком в безотцовой семье, где кроме него было еще две девочки. Тетя Зоя, Толикина мама, воспитывая детей одна, всем им дала музыкальное образование. Толя и его сестры в общеобразовательной школе учились средне, до десятого класса не доучивались, но все во взрослой жизни зарабатывали на жизнь музыкой. Толик, мало того что играл прекрасно на баяне, но еще и плясал, умел отбивать чечетку. Положит ладони на бедра и давай по-испански отстукивать! Даром, что роста невысокого - во время танца он хорошел, стройнел и был просто неотразим. Когда он играл или плясал, я любила его до слез, мне хотелось подвывать от восторга.
И всю жизнь, когда видела пляшущих людей, часто не могла сдержать слез, до чего же мне хотелось в круг - отстучать каблучками чечетку, дать волю ногам и телу, разлететься по кругу, до изнеможения закрутить того, кто согласился бы со мною потягаться. Я вся напрягалась в такие минуты, будто вселялась в кого-нибудь из танцующих, встряхивала вместе с ним головой, поводила плечами, а глаза плакали, хотя я и смеялась от радости за испытываемую мною удаль. Может быть, так чувствовала бы себя засунутая в клетку птица, видя полет стаи?
Свободное копирование
