По прошествии почти шестидесятилетнего бытования в качестве инвалида (добавлю – в нашей стране, что очень немаловажно), я осознаю, что год 1958-ой стал для меня переломным. Не предыдущий, когда я лишилась ноги, а именно – последующий - Год смирения. Не полного смирения, но очень значительного.
В 57-ом я ещё надеялась на возврат к прежней жизни: вот сделают мне протез, и заинька запрыгает снова. Конечно, я видела вокруг себя много искалеченных войной инвалидов: и на платформочках с колёсиками вовсе безногих (про инвалидные кресла тогда ещё и слыхом не слыхали), и на деревяшках, и хромающих («Он на войне ногу потерял», - поясняли старшие). Но беспечность детства стояла барьером к осмыслению и примериванию на себя облика этих людей. Когда же и меня коснулась эта неисправимая беда, выяснилось, что я до отторжения не приемлю уродство людей.
Основательно повзрослев, я смирилась с этим - никуда не денешься, люди-калеки выживают и живут между здоровыми.
Но как стареющие женщины не любят фотографироваться, так я всю жизнь не могу смотреть даже на свою тень, когда я иду. Изнутри я не ощущаю, как это уродливо: я двигаюсь, и это радость. Но со стороны на это смотреть - нет, это невыносимо. И всю жизнь я, как радар, ловлю сигналы людей - реагируют ли они так же на меня, как я на других калек. Если "да" - я стараюсь держаться от этих людей подальше. Причем ни в коей мере не виню их.
Часто они сами не чувствуют, как выдают себя. Ведь все мы хотим считаться цивилизованными людьми, а значит - не желаем показывать своего неприятия уродства. Но мне кажется - всем нормальным людям свойственно стремление к совершенству и красоте, и в том, что человека шокирует живой, но уродливый человек, нет ничего необычного. Просто некоторым людям свойственно очень сильное сострадание, и человеческое уродство воспринимается ими как беда, вызывающая желание помочь... Есть люди с очень крепкой волей, ни в коем случае не показывающие вида, что они шокированы. Но есть просто мерзкая привычка у некоторых людей - сплевывать под ноги хромающему человеку. Я долго не могла понять, почему часто идущий навстречу мужчина вдруг плюет мне под ноги, пока не прочитала в одном из рассказов Шукшина об этом "народном обычае". Вот что оскорбляет-то до слёз.
Итак, мне сделан первый протез…
Какие могут стоять невыполнимые задачи перед подростком, одарённым жизненной энергией, хорошей памятью, артистическими задатками, любознательностью и здоровьем? У которого к тому же любящие родители, хорошие воспитатели… Да никаких! Всё ему по плечу. И вот – болезнь, подросток лишается ноги. Невыполнимые задачи сваливаются комом, и первая – скорость и свобода передвижения. И вся твоя жизненная энергия оказывается скованной: зачем она, если ни побежать, ни попрыгать, ни потанцевать, ни на пляж летом, а зимой вообще из дома опасно выходить. И твои актёрские способности – дар напрасный. (Как я уже взрослой сожалела, что поставила крест на мечте стать актрисой: вот Герд-то, Луспекаев – они ж смогли. Я ж и представить не могла, что без ноги и эта дорога не заказана. Например, в кукольном театре или диктором. Нужны-то всего, в дополнение к способностям, желание и настойчивость. И не бояться...).
Не хочу застревать снова на «упущенных возможностях». Вернусь в 1958-год – год потери всяческих иллюзий. Протез, да ещё тот, деревянный, напрочь отрубал всю прошлую жизнь с её радостями (ну, кроме чтения да кино). Оказалось, что приспособиться к нему – уже почти не решаемая задача. (Конечно, решаемая, но на первых порах – это такой кошмар! Сколько человек я видела в своей жизни с такой же травмой – то есть ампутированным бедром, не нашедших сил для освоения протеза и оставшихся на всю жизнь на костылях или пересевших в инвалидное кресло). Перемещение вприпрыжку не сравнить с этой тяжёлой штукой, привешенной к тесному бандажу и постоянно опасно подсекающейся при ходьбе. Я долго предпочитала именно «свой» способ передвижения. Но он был хорош в помещении, на улице же – костыли. А это значит – занятые руки, проблемы с транспортом – взобраться, выбраться. Опять же скользкие зимние тротуары, замерзающие руки на поперечных поручнях костылей. И главное – твой вид… Я ж росла. Я ж бессознательно хотела быть привлекательной, нравиться мальчикам, не шокировать людей, не вызывать на их лицах жалостливое выражение. Мама и Папа, настроенные врачами на мою скорую смерть, не хотели усугублять остаток жизни дочери хлопотами и трудностями освоения протеза и не особенно настаивали, чтобы я его носила. Я же, ничего не зная о предстоящей участи, хотела как можно быстрее вернуться в прежнюю жизнь. И, сжав зубы, начала учиться ходить на искусственной ноге.
Опять же основательно повзрослев, узнала я, что владению протеза инвалида должны учить специалисты из ортопедических предприятий. Существуют методики и тренажёрные залы с зеркалами и дорожками, с параллельными брусьями, где под присмотром инструктора обучаемый учится выбрасывать колено, переносить бедро, распределять тяжесть тела на опоры… Ничего этого тогда, при освоении первого протеза, у меня не было. И протезная мастерская была далеко – не наездишься, и родители не были, вероятно, оповещены о необходимости такого обучения. Да и были ли в штате протезного предприятия тогда инструктора? А может, никто просто не счёл целесообразным тратить на это время – «пять лет, потом метастазы...». Коротко говоря, освоение протеза – это только моя воля, осуществлялось самостоятельно и как Бог на душу положит. Хорошо им владеть (то есть уметь плавно ходить и не бояться обуви на повышенном каблуке) я так и не научилась. Позже, когда я переехала в Томск и протезное предприятие стало для меня более доступным (несколько остановок на трамвае), и я бывала там достаточно часто, тамошние инструктора со вздохом объяснили – правильной посадке на протез надо учиться с самого начала. Привыкнув к своей походке, переучиться тело практически уже не может.
Свободное копирование
