Только ты - 19

3 декабря 1940 года

Вчера мне исполнилось восемнадцать лет  —  совершенные года,  —  и поэтому круг поздравляющих вышел за рамки семьи. Приехали к нам тетя Настя с тетей Нюрой, тетя Маня Лячина с супругом, крестный дядя Миша с супругой, бабушка Марфа. Все уместились за столом без обид, а пришла бы тетя Лиза с моими двоюродными, стол бы, как всегда ради гостей, еще раздвинули бы  —  он у нас «резиновый». Мама всегда радуется гостям. Так и сияют ее глаза, так и улыбаются каждому, а отец чаще всего молчалив и мрачен, но это он от природы такой, конечно, не из-за гостей. Они его не утомляют, тем более, что все они — его родня.

Ну, так как праздник был все-таки мой, то и разговоры велись обо мне и о тех происшествиях, о которых я позабыл давным-давно. Бабушка рассказала, как я, еще лет пяти от роду, открыл из любопытства пудреницу одной из моих теток, рассыпал часть пудры и был как следует побит мамой. И все потому, что тетки налетели на маму: что, мол, ты, Груша, сына за проделки не наказываешь, не учишь правильному поведению, плохо, мол, воспитываешь! Она и решила восполнить пробел в моем воспитании.

 —  Он, маленький,  —  рассказывала бабушка,  —  так наревелся, что залез, обиженный, под кровать, да там, ото всех спасаясь, и уснул. Нет и нет нигде Коленьки! Зовут, ищут, даже, страшно сказать, и в пруду искали! И тут уж Груше влетело от тех же золовок, но в обратном направлении: зачем так сильно мальчика наказала, может его и в живых теперича нету! Всю ночь никто не спал, все искали и аукали. Под утро он проснулся и вышел из своего убежища. Вышел, значит, он, позевывает и глазки свои ясные кулачками протирает... Что радости было!

Вспомнили даже, когда во втором классе (мне было лет десять, что ли?) мы, школьники, заставили партами дверь, и учительница долго не могла выйти... Влетело всем, родителей вызывали... Неужели я мог так поступить, даже и в десять лет? Ну и ну! Погнался, наверное, за массами! Однако хулиган из меня так и не получился.

И, конечно, главное, задразнили меня гости нашими труняевскими девчонками. Две, правда, были из соседнего села. Шли они (это и я помню) с ведерками, кистями и красками малярить,  —  свой дом, сказали, идут ремонтировать, —  они, мол, родные сестры. А я с тетками, Настей и Нюрой, через поле торопился. Ну, и почему-то остановили они нас с тетками. Стали на кадриль набиваться к нам в деревню, и все ко мне обращались: пригласи, пригласи на танцы!

А что я, завклубом, что ли? Массовик-затейник? Приходите, говорю, дело ваше, личное, никто не запрещает. И ускорил свой шаг от них...

 —   И чего он так девок сторонится?  —  смеялась тетя Настя.  —  Они долго вослед ему кричали: красавец, дай хоть поглядеть на тебя, красавец! Подожди, поговори с нами, не спеши!..

Ну и ну, вот так тетки! Эти высказывания  —  они совсем ни в какие ворота не лезут, но я второе декабря записываю полностью, со всеми подробностями  —  все-таки восемнадцатилетие.

 —  А эта «невеста»,  —  не унималась тетя Настя,  —  Валька-то! Так все за ним и бегала, чуть ли не на ночную рыбалку! Где стыду-то быть? Она здесь-то, в Москве,  —  не навещает?.. А Мария? Помните? Да вы знаете ее, как не знать! Она местная! Высокая такая, она ничего из себя. Мы не раз видели, она все в Труняевке к вам в дом порывалась заходить. Как только Валентина ей глаза — то не выцарапала! Мария,  —  она видная, с ней Коля наш мог бы и гулять. Мы как-то сидели у вас, и она пришла, да все страшноту рассказывала: что, мол, два раза она умирала. Сначала, мол, говорит, ноги у нее холодели, и так будто со всеми, кто умирает... А Коля наш так серьезно внимал, верил этим россказням, что ли? Только он и на нее не польстился: не холодными-то ногами девкам парней завлекать!

Я только плечами пожал. А так  —  помалкивал. Что родным возражать, да и за кого из девиц было мне вступаться? Только лишние споры и смешки. Приехали поздравить,  —  пусть души-то свои в разговорах и отведут в кои-то веки. Мне до подобных бесед никакого дела нет  —  неинтересно. Под конец, правда, крестный меня озадачил:

 —  Ну, это, считайте, ничего за нашим Николаем не числится. Ведь при его пригожести и стати за ним сотни две девиц должны бегать, а тут... Пустяки одни, чепуха, и все! Просто он до них сам пока не охоч, а то бы ему и не отбиться, А уж если какой парень до девок охоч, пусть и не такой видный, как наш Николай, так и они за ним толпой, это уж как пить дать! А Николай  —  он пока до них не охоч!

Хоть и, мягко говоря, не очень-то интеллигентно крестный высказался, но какая-то правда в его мыслях чувствовалась. В полной мере я ее не воспринимаю: такие раздумья, да еще в этой форме слух не радуют. Жаль, что сестрам пришлось все это выслушать, особенно младшей, Нюрочке. А   мою Нюрочку  —  Аню Гудзенко  —  надо будет, если придется, подальше держать от таких высказываний: она в обморок упадет! Впрочем, она, наверное, и слушать бы не стала: попрощалась бы вежливо и ушла  —  и все!