На следствии всеми силами пытались впутать в дело Ивана Ивановича.
– Ты себя так нагло держишь, – кричал следователь, – надеешься, что тебя спасет Иван Иванович? Мы его так впутаем в дело, что он носа не посмеет сунуть, а сунет – сам же и пострадает.
И впутывали всячески. Имея свободные деньги, на которые Иван Иванович не скупился, я помогал ими Криволуцкому, Корнееву, бедствующим. Мама на его деньги покупала дома, в которых прятались и служили «тети». Следствием он был определен как финансист, на деньги которого содержалось подполье. Формулировки делал следователь, как ему заблагорассудится, а материал давали «цирлихи-манирлихи», не подозревая, что этим самым ставят под удар депутата Верховного Совета, Героя Соцтруда, академика Мещанинова. Следствию сам он был не нужен по той простой причине, что, давая деньги, он не имел представления, на что они тратятся и как используется домик, купленный мамой. Следствие впутывало его на всякий случай по принципу «чем больше, тем лучше», а тут им надо было исключить его вмешательство и помощь мне. Понимая это и боясь за него, я просил Тоню передать ему все, что я сказал ей. Я не мог и не имел права принять свободу в ущерб его репутации. Впоследствии, когда «великий языковед» обрушился на Мещанинова и на его теорию и на Марра с их учением о «языке», «корифей наук» не ликвидировал его, как многих, сказав:
– Если б я нэ был глубоко увэрэн в чэстности и преданности акадэмика Мэщанинова, то я бы посчитал его врэдытэлэм!
Услышав сие изречение, будучи в лагере, я благодарил Бога, что сказал Тоне в тамбуре «столыпинского» вагонзака на Курском вокзале и что Вари не оказалось дома. Я бы целовал ее и плакал, а Иван Иванович, нажимая кнопки для моего освобождения, мог бы изменить мнение о себе «великого мыслителя», которому ничего не стоило уничтожить еще одного ученого!
Свободное копирование
