На подъездных путях Ленинградского вокзала, вдали от шумных улиц, в сугробах снега, под лай овчарок и крик конвоя, барахтались, вставая и вновь падая, «кадры». Работая прикладами, спуская собак на длинный поводок, окриками «Давай, давай!» в сумерках вечера поднимались мы и, спотыкаясь о многочисленные рельсы и стрелки, шли к вагонзаку, спрятанному меж составов от любопытных глаз. Снова команда: «Ложись!» Мы распластались вдоль вагона: началась посадка. На высоко поднятые ступени вагона, карабкаясь и срываясь, подталкиваемые прикладами, поднимались люди и исчезали в его чреве, как в пасти удава исчезает жертва. Ваня кивком головы указал мне на жавшиеся к вагонам вдали человеческие тени и шепнул: «Там мой брат с женой».
Посадка длилась долго. В купе, предназначенном на четверых, втискивали тридцать: по десять наверх, в середину и вниз. Мы с Иваном попали в середину. Существовать можно только лежа, один к одному, как кильки в банке. В «купе» окон нет, наверху у самого потолка вытяжка. Сплошная металлическая решетка вместо стены, отгораживающая коридор. В коридоре окна, затянутые морозом, и конвой, беспрестанно шагающий вдоль клеток с обливающимися потом людьми, превращенными «стальной волей» «отца родного» в зверей. Иван не ошибся: вскоре ему конвой в клетку всунул мешок с жратвой и вещами. Долго мы томились на привокзальных путях. Конвой в первую очередь учинил великий шмон, чтобы хорошенько сориентироваться в добыче, ждущей его впереди. Покупейно выгоняя людей из клетки, они трясли барахло, выбирая себе самое лучшее. Личные вещи, взятые при аресте, перед этапом во исполнение закона выдавались владельцу. У многих оказались чемоданы с ценными вещами. От своих бутылок, предложенных мне, я отказался в пользу МОПРа (Международное общество помощи рабочему классу). Шмону сопутствовало избиение тех, у которых хорошее барахло. Били опытно – под вздох, наповал. Я не могу понять, почему и Ивана такой удар свалил с ног, то ли он протестовал, то ли тренировки ради. Я был почти пуст в смысле барахла и, к удивлению, моя борода и весь мой хабитус вызывал у конвоя к жизни давно уснувшую совесть. Они обращались ко мне, именуя меня отцом. Пользуясь этим, мне иногда удавалось в их сердцах вызвать снисхождение. Основной грабеж начался в пути, а путь был нескончаемо долгим и страшным.
Наконец наш вагон подцепили, и, долго маневрируя, он остановился и встал во главе пассажирского поезда на Курском вокзале. Мы его сразу узнали в отпотевшем окне в коридоре напротив нашей клетки. Я попросил конвоира, ни на что не надеясь, сходить тут же на площади в дом, в котором жила Варя. Он благосклонно записал адрес. На всякий случай я дал ему адрес Тони, через дорогу, попросив его сходить туда в том случае, если Вари не будет дома. Спустя некоторое время открыли клетку и вывели меня в тамбур. По пути конвоир сказал: «Одной не было, привел другую».
К сожалению, в тамбуре меня ожидал человек, никогда мною не любимый, на руках ее был мой ребенок – полуторагодовалый Сашка. Но все, что ни делает Бог, делает к лучшему, эту мудрость сама жизнь мне стократ подтверждала и научила меня все принимать, как из Его рук данное. Тоня сообщила мне, что Иван Иванович принимал все меры и нашел сильных мира сего, могущих освободить меня только после решения ОСО.
– Тебе недолго ждать, – сказала Тоня, – скоро ты будешь на свободе.
– Сейчас же иди к Ивану Ивановичу и скажи ему, чтобы он не нажимал ни на какие кнопки: его запутали в дело, и это может повредить ему. Я отсижу свой срок, я не имею права причинить ему неприятности.
На этом наше свидание было окончено, говорить было не о чем. Я поцеловал Сашку, меня увели.
Свободное копирование
