Мне везло в жизни. Помимо того, что я вообще остался жив, я в те годы встретил много хороших людей. Старшину. Старика-толстовца в неспокойном фронтовом лесу. Немецкую парочку в берлинских развалинах...Ну, а те, угрюмые, что, насупясь, перелопачивали время от времени анкету, ставили птички, — те не в счёт. Я с ними глазами не встречался.
...Французского капитана (может, и он был из адекватной нашему капитану структуры?) снедали противоречивые чувства. С одной стороны — естественной антипатии к хамам, вынудившим его родителей покинуть Россию. С другой — восхищения свершённым русским народом в войну. Хотя никто из нас в то время не представлял себе, какой ценой дались эти свершения.
«Француза» шокировали манеры нашего офицера. В особенности — за столом. Когда наш капитан подхватывал ножом и ловко отправлял в рот кусок консервированной мадагаскарской мартышки, которой нас потчевали французы, уголки губ их капитана опускались на доли миллиметра. И я в эти минуты избегал его взгляда, так как он предполагал во мне единомышленника: меня в детстве, дома, учили хорошим манерам, и следы того обучения не до конца стёрлись. К тому же вилки нам на войне не полагались. Была ложка, был карманный нож или штык-нож винтовки. Какие ещё манеры? К тому же тут и самому впору было скривиться: поедание близкого родственника — этой самой мартышки — вызывало не только психологическое, но и чисто физиологическое неприятие. Однако, noblesse oblige, приходилось сдерживаться.
Мы несколько недель были связаны общей работой. Колесили по нашей зоне Германии, рылись в кладбищенской литературе, опрашивали свидетелей, вскапывали землю. Поражала информированность американцев и англичан. Случалось, приезжали в определённый населённый пункт. Начинались измерения: от крайнего дома вдоль дороги — столько-то метров, затем вправо в лес — столько-то. Здесь — копать. И в полуметре от поверхности натыкались на останки. Лётчики. Самолёт был подбит, экипаж выбросился с парашютами. Взятых в плен вели по этой дороге. И здесь, в сторонке, расстреляли и зарыли. В другой раз фюзеляж американского бомбардировщика подымали со дна озера. В кабине были пилоты. Или то, что от них осталось. В планшете командира были навигационные карты, прекрасно сохранившиеся. Были там ещё и тридцать долларов, однодолларовыми купюрами. Их, руководствуясь какими-то инструкциями, изъял наш капитан. Валюта подлежала сдаче в наш государственный банк. Помню, купюры потом стирали и гладили утюгом. Но от запаха избавиться не удалось. Думаю, он не очень понравился тем, кто, принимая по акту, пересчитывал эти купюры в банке.