В самом начале этой книги я обещал «говорить правду, только правду и ничего кроме...» Однако, как нетрудно заметить, я предусмотрительно не обещал всю правду...Кроме того, я не менее предусмотрительно оградил себя рамками очевидца. Я пишу лишь о том, что сохранилось в памяти из увиденного и пережитого лично. Отсюда и полюбившийся мне термин стоп-кадра.Выйти за эти рамки означало бы начать пересказ того, что в мою память было заложено другими. В том числе прессой, mass-media, исторической литературой. Пропагандистским аппаратом всех мастей...Это в мои задачи не входило, и этого не следует от меня ожидать.
Мы пришли во всё еще благополучную, богатую, хотя и потрёпанную уже войной Германию из нашей разорённой и нищей страны. У многих были личные счёты: сожжённый дом, уничтоженная семья. Но я лично не был свидетелем ни единого случая сведения счётов, мести. И я был убеждён, что мы на их земле не должны, не имеем права быть такими, какими они были на нашей.
Думаю однако, здесь следует (не хочется, но надо) рассказать о том, что отпечаталось в памяти, потому что вызывало уже тогда внутренний протест.
Помню как, оглянувшись, увидел дым пожара над одним из домов небольшого селения, которое мы недавно прошли. Оно могло бы так и остаться не тронутым войной, если бы не мы...Помню, в другой раз, омерзительный запах в гостиной оставленного хозяевами крестьянского дома, где кто-то использовал в качестве унитаза пианино. Едва ли это стали бы делать, убегая от нас, хозяева...Видел разбросанные по полу кирхи блестящие нотные трубки, выломанные кем-то из органа: такие интересные свистульки...Вот взять бы домой, для детишек. Но нам — в другую сторону. Нам — вперёд, на запад!
Помню, как был вызван однажды к офицеру СМЕРШ. Мы знали, что есть такой таинственный офицер, который не подчиняется командиру полка, а подчиняется кому-то там. Капитан сидел за столом, а напротив сидела молодая женщина в чём-то тёмном и очень неопрятном, и почему-то в цилиндре. На столе перед нею была какая-то еда. Я увидел её глаза, и мне показалось, что она ненормальна. Впрочем, то же сказал и капитан. Из допроса, который я переводил, запомнилось, что её захватили где-то наши обозники (до Одера местные жители нам почти не встречались), везли, укутанную с головой, в повозке, а во время ночёвки использовали. Я не узнал, были ли у неё такие глаза до этого или стали такими в результате. И не знаю, что с нею было дальше: мы-то шли вперёд.
Помню, как однажды личный состав полка построили в каре. В центр этого квадрата вывели солдата без головного убора, без погон и ремня, со связанными за спиной руками. Офицер зачитал приговор суда военного трибунала: за систематическое мародёрство — к высшей мере наказания — расстрелу. Солдата заставили опуститься на колени, и офицер выстрелил из пистолета в его затылок. Говорили, что у солдата нашли в вещмешке сумку, наполненную драгоценностями: золотыми зубными коронками и кольцами, серьгами, кулонами и браслетами. Этот коленопреклонённый солдат тоже впечатался в память навсегда. К тому времени всем нам стали известны сталинские слова: мы воюем не против немецкого народа, а против гитлеровского фашистского режима...Гитлеры приходят и уходят...
Свободное копирование
