Въелся он в мою память, старшина нашей роты автоматчиков.
Вот вспомнилось почему-то, как он подарил мне кирзовые сапоги.
Это было после Меллентина, где-то в Восточной Померании. В общем, в логове..
Мы шли по улице городка, только что оставленного противником. Шли привычно пригибаясь. Пылал дом, хрустело стекло, ветер шевелил каким-то тряпьём в мёртвой оконной глазнице. На паперти кирхи лежал труп старухи, седой, растерзанной. На обочине, почти под ногами, я увидел женскую ладонь, удивительно чистую среди всего этот хаоса. Ухоженные ногти, маникюр...Видимо, было совсем недавно попадание тяжёлого снаряда или авиабомбы. Война пришла и сюда.
В груде развалин я наткнулся на кучу больших картонных коробок, валялась обувь, много новенькой обуви. Я подхватил одну из коробок, раскрыл её и обнаружил пару совершенно сказочных немецких офицерских сапог, сияющих гладью бутылочных голенищ. Размер был мой. «Перст судьбы», — подумал я. И на первом же привале вздел ослепительный шедевр сапожного искусства. А свои резиновые сапоги забросил в кусты. С изодранными в конец ботинками и опостылевшими трёхметровыми обмотками я расстался тоже уже здесь, на немецкой земле, когда в опустевшем крестьянском доме присвоил резиновые сапоги. Наступление от Вислы шло уже несколько недель. Тылы безнадёжно отставали. К тому же были они в нашем полку на гужевой тяге: всё те же кони... Да и не положено было новое обмундирование до срока. И вид у нас был соответствующий. Не то, чтобы мы выглядели оборванцами. Впрочем, хорошо вооружёнными... Однако в художественных фильмах, выходивших на экраны в последующие десятилетия, вид победоносной армии был куда более презентабельный.
Я любовался ещё своим приобретением, когда на его зеркальные голенища пала тень. Передо мной возникли пыльные, но добротные кирзачи. В них был — естественно — вдет старшина нашей роты автоматчиков. Кому же ещё? Захотелось даже обнять его после долгой разлуки.
— Это что? — вопросил он.
— Здравия желаю, товарищ старшина. Сапоги, товарищ старшина.
— Я так и подумал. Откуда?
— Там магазинчик разбомбило, товарищ старшина. Валялись они.
— Ай да интеллиХент! — восхитился старшина, — ФилосОф! Так, гляди, и жить научишься. Дай-кось, примерю. Ишь, и портянки в комплекте! — одобрил он, пока я разувался. Старшина натянул сапоги, поднялся — живой монумент в ботфортах. Я представил себя на его месте и обрадовался, что в этих сапогах — не я. А старшина, не отрывая взгляда от сияющей обновы, произнёс:
— А ну-ка, примерь мои.
Я влез в старшинские кирзачи.
— Ну как?
— Жмут, товарищ старшина. Большому пальцу тесновато.
— Ничего, мать-перемать, — весело подвёл итог старшина, переступая с ноги на ногу, — разносишь!
И он был, как всегда, совершенно прав. Потому что кирзовые сапоги обладали необыкновенной способностью принимать формы владельца. Приспособившись, они обнимали его ноги с нежностью и постоянством, достойными всяческого подражания. Уже через неделю на носках моих первых армейских сапог образовались выступы в месте расположения большого пальца. И служили мне эти сапоги верно — дай Бог здоровьица старшине — до конца войны и ещё сколько-то после.
А старшина с этой операцией впервые обмишурился: вскоре мой великолепный трофей, в полном соответствии с представлениями о справедливом возмездии, красовался уже на ногах комбата. И, чтобы как-то утешить старшину, в роте распространили несколько дней спустя слух, что видели эти сапоги уже на ком-то из штабного начальства...По крайней мере, такая версия дошла и до нашего взвода разведчиков. Меня, посмеиваясь, спрашивали, «ну как там твои сапоги?», как спрашивают иногда сочувственно о здоровье родственника. Хотя обмен трофейных резиновых сапог на добротные старшинские кирзачи был единодушно признан симптомом моей солдатской зрелости. К тому же, кирза была элементом форменного обмундирования (скорее ботинки с обмотками представлялись чем-то чуждым, не от хорошей жизни), и на него уже никто не мог посягнуть.
Свободное копирование
