Меллентин - 1

Подарки бывают разные.

Одна сотрудница, зная о моём постоянном интересе ко всему, связанному со Второй мировой, подарила мне атлас автомобильных дорог Германии, изданный в годы Третьего рейха, примерно в тридцать седьмом. Германия на картах напоминала в то время волчью голову с пастью, распахнутой на восток. Атлас привёз в сорок пятом в качестве трофея её отец. Прошли десятилетия. Дочь разбирала бумаги отца и наткнулась на потрёпанный буклет. След, отголосок войны...

Атлас был издан бедненько, на серой бумаге, в мелком масштабе. Листы сплошь покрыты названиями городов и селений, расчерчены плотной красной сетью дорог. Однажды я рассматривал лист с территорией к востоку от Берлина, хорошо мне знакомой. И в памяти всплыло вдруг слово. Я не понял даже сразу, в чём его смысл, откуда оно... Да! Название населённого пункта. Крошечного насёленного пункта: кирха, вдоль улицы — добротные крестьянские дома... Я вооружился лупой и стал исследовать миллиметр за миллиметром синюю линию границы того времени между Германией и Польшей. И нашёл. Вот! Конечно же!

Меллентин

Вечером в добротный амбар, где расположились на отдых разведчики, вошёл, отряхиваясь от сырого снега, гвардии капитан Власов.

— Вот что, хлопцы, — сказал он, раскрывая планшет, — речка была, километрах в пяти, название знаете?

Хлопцы промолчали.

— Нетце это. Нотець — по-польски. Усвоили? Вот сюда глядите. До Нетце Польша была. За Нетце — Германия. Граница тридцать девятого года. В логове мы. Дошло? В ло-го-ве. Какое число нынче?

Хлопцы опять промолчли. «Кажись...» — начал неуверенно кто-то.

—  «Кажись, кажись...» Первое февраля. Тёмные вы, погляжу. Ни черта не знаете. Считать разучились. — Капитан был явно в хорошем настроении. — Этот день запомнить! Первого февраля одна тысяча девятьсот сорок пятого года вошли мы в логово. Теперь на его земле воевать будем. Ясно, хлопцы? Впереди в семи километрах Шёнланке. Вот. Германия! Противник, как сами знаете, впереди не обнаружен. Драпанул, похоже, сгоряча, не затормозил вовремя. Получен приказ продвигаться до соприкосновения, направление Шёнланке — Меллентин. Вот, по просёлку. За Меллентином — автодорога Шнайдемюль — Ландсберг — Берлин. Берлин! Чувствуете, хлопцы? Шнайдемюль — здесь, в двадцати пяти километрах справа, крупный пункт. Там уже занимаются соседи. Выступаем в ноль часов. Стрелковые батальоны — следом, маршевыми колоннами. Ближайшая задача — проверить Шёнланке, разведать дорогу на Меллентин. Если не остановят, разведать населённый пункт, обстановку к западу от него. Оседлать автодорогу, удерживать до подхода стрелковых батальонов. Так... Наших впереди нет. То нас танки всё прикрывали. Теперь впереди только противник. Сплошной обороны пока нет, тряхнули мы его здорово. В брешь и пойдём, до соприкосновения. Учтите, всякие фокусы возможны. На своей земле он теперь. Знает тут всё.

Такую длинную речь гвардии капитан Власов держал перед разведчиками впервые.

Считать хлопцы разучились. Четырнадцатого января на рассвете после жестокой артподготовки рванули с Вислы, из-под Магнушева, Варки на северо-запад, через день форсировали Пилицу, ещё день спустя на броне танков Второй гвардейской вышли к юго-западным окраинам Варшавы... Передохнули и повернули на запад. С тех пор и продолжался марш-бросок. Две недели? Больше? Гонка за танковой лавиной. До самого этого дня. Значит, две недели. Теперь танки куда-то отвернули. Наших впереди нет...

Тихий хутор в заснеженном лесу. Добротные каменные строения, черепичные крыши. Орудийный гул — с севера. Это — у Шнайдемюля. А здесь тихо. Коровы мычат. Вроде и нет войны. Но и жителей нет, никого. Ушли.

Вот — две недели без передыху. Дни разучились считать. Новое оружие у немцев — панцерфауст. Склад целёхонький захватили, сами вооружились. У него — фаустники и у нас фаустники. Против танка — сильная штука. Так драпанули, что и склад свой и всё там бросили, на Пилице. Надо же, как их раздолбали. Когда к Москве, к Сталинграду подбирался, за каждый метр бились. А тут за две недели километров, наверно, пятьсот. Капитан сказал, по шестьдесят в сутки топали. И всё пёхом.

За Меллентином — берлинское шоссе. На прямую выходим. Дела...Утром «мессер» над колонной на бреющем прошёл, огонь не открыл. Видно, пустой возвращался. Здорово их придавили. На Берлин повернём? Еще месяц-другой, и всё?

— Задача ясна? Взвод разведки отправляется на санях. Захватили тут. Обозники готовят. Я — с вами. А теперь — сон. В ноль выступаем. Надо утром берлинскую дорогу оседлать.

Однако подняли меня, казалось, тут же, не успел провалиться.

— К гвардии капитану, в штаб. Бегом!

— Вот, — сказал гвардии капитан Власов, — местные жители, немцы. Фаш-шисты.

На лавке в углу сидели старик со старухой. Аккуратные. Седые. Сидели, прижавшись друг к другу. Как жених с невестой.

— Тож-же мне разведчики: «никого нет, никого нет!» Вот они. В сторожке под кроватью прятались. Спроси, почему не удрали со всеми.

Я перевёл.

— Unsinn, — сказал старик, — бессмысленно. Sowieso Schluss. Всё равно конец. Wir sind hier geboren. Wir wollten hier bleiben. Sowieso Schluss. Здесь родились, здесь и остались. Всё равно — конец.

— Какой ещё конец? — спросил капитан.

Старик впервые поднял глаза.

— Alles kaputt. Deutschland. Menschen. Kinder. Alles.

— Всёпропало...

— Варум киндер? Какие ещё дети? — с раздражением перебил капитан.

— Unsere Kinder. — сказалстарик. — Zwei Soehne gefallen.

— Сыновья? Где погибли?

— Дэмъянск. Шталинград.

— Мы их туда не звали.

Я перевёл. Старик кивнул.

— Сам воевал?

— Jawohl. Im ersten Weltkrieg. В первую мировую.

— Яволь, значит. Железный крест?

— Jawohl.

— Вояки. Кто ещё на хуторе?

Тут я замялся.

— Ну?

— Не знаю как «хутор», товарищ капитан.

— Ну здесь, здесь, хир, чёрт! Вер ист хир нох? — капитан почему-то сердился.

— Wir sind allein. Мыодни. Alle geflohen. Все удрали.

— Ладно, — сказал капитан, — отведи их. К чёртовой матери. В сторожку, там, у опушки. Чтоб сидели и под ногами не болтались!

Я подтянулся, поправил за плечом автомат.

Старики, как по команде, поднялись, держась за руки.

— Was sagte der Offizier? — спросилстарик. — Wollen sie uns erschiessen?

— Что? — сжал кулаки капитан Власов. — Эршисен?! Мы не гитлеровцы, стариков стрелять! Скажи этому старому фашисту...

Старуха тянула старика к двери.

Но немец спросил:

— Warum Faschisten? Faschisten — Italien. Mussolini.

— Фашисты — в Италии?! А здесь кто?!

— Hitler. NSDAP. Nazis.

— Нацисты.

— Ишь ты, — сказал гвардии капитан. — Оказывается, разница есть. Ничего. Повесим Муссолини, повесим и Гитлера.

— A-a, Scheisse, — сказал немец.

— ??

— Д-дерьмо. — перевёл я. Слово хорошо запомнилось с тех времен, с меловой фабрики. Старик будто напоминал чем-то крикливого Фаттера.

— Ладно. Уведи. И чтоб не путались тут. Охрану приставлять недосуг. Предупреди. А то кто-нибуди ненароком разницу-то не поймёт... Да, спроси. В Шёнланке войска есть?

— Не знаю, — перевёл я ответ старика. — Отсюда все вчера бежали. Мы остались. Не знаю.

— Ладно, уведи.

У сторожки немец сказал:

— В Шёнланке будто бы пусто. Все удрали. Говорили — всех будете расстреливать: детей, стариков, женщин. Всех.

— И солдаты? Удрали?

— Будто бы пусто, — повторил старик, — все удрали.

Старуха молча тянула его за руку в дверь.

— А в ...Меллентине?

— Меллентин? Маленькая община. Почему? Да, там дороги, перекрёсток...

— Sollst nicht klatschen, — пробормотала старуха.

Глагол klatschen я не понял.

— Warum. Genug Leichen. Хватит трупов. Меллентин — точно не знаю. Но там дороги, перекрёсток...

— Сидеть здесь! Не выходить! Понятно?

Дверь захлопнулась.

— Нужен словарь, — думал я, возвращаясь в амбар к разведчикам, — нужен словарь. Klatschen...

Тяжеловесные немецкие кони переходить на рысь отказывались: то ли обучены не были, то ли русский язык не понимали. Шли бодрым размеренным шагом. Вместительные сани поскрипывали, постукивали на неровностях дороги. Валил мокрый снег.

Сидели по обе стороны, ногами наружу, с автоматами наизготовку. Ни разговоров, ни курения. Если что — в кюветы и — огонь. Расчёт был на то, что и немцы ведь не сразу разберутся: полумрак, сани, люди. Свои, чужие? К чужим на своей земле ещё не привыкли. А нам — достаточно оклика. Позади, с интервалами, ещё двое саней. В каждых — по отделению.

Наконец — не пёхом.

— Товарищ гвардии капитан, — вполголоса проговорил я.

— Разговорчики!

— Там, у сторожки, я одно слово не понял...

Капитан придвинулся.

— Что ещё?

— Спросил старика про Меллентин. А старуха бормотнула ему так «не надо...», и дальше я не понял. А он говорит: «хватит трупов». В Меллентине, мол, дороги, перекрёсток...И всё. Он не сказал, нет мол войск, а так, уклончиво...

— Фашисты они и есть фашисты. Наше дело — разведка. Доберёмся — разберёмся. Всё?

— Так точно.

— Ладно. — и, помолчав, — Словарь тебе надо. Сидел там у них, понимаешь, три года, язык толком выучить не мог.

Я почувствовал шутку и подумал: «А выучил бы, спросили бы, — откуда? Наобщался, мол, там. Ещё посмотришь, что хуже. Хотя сейчас, пожалуй, хуже, что не понял. Klatschen...»

Капитан Власов оказался в нашем стрелковом полку после очередного ранения. До этого служил в гвардейских частях. Право своё на звание и нагрудный знак строго оберегал. Однако, в гвардию обратно не просился, говорил:

— Ничего! Мы и здесь по-гвардейски повоюем. С такими хлопцами, а ?

Хлопцы гвардии капитана очень уважали.

Дорога на Шёнланке была давно не ремонтированная, колдобины ощущались даже под слоем снега. Сани потряхивало. А ещё Германия... Толчки и чувство опасности, притупившееся было за дни марша под прикрытием танков, а теперь вновь проснувшееся, снимали сонливость. Сытость и ощущение неожиданного комфорта, когда продвижение «вперёд на запад» происходило как бы само собой, на мягком ароматном сене, сквозь тихий заснеженный лес, оказывали, в свою очередь, размагничивающее действие.

После тех наших танковых колонн — чего только не оставалось на дороге: лепёшки из людей и лошадей, из касок и орудий, повозок, полевых кухонь, мотоциклов с разбегавшимся экипажем, автомашин с пассажирами в высоких чинах... Оказывается, из всего могут получаться лепёшки. Шли обочинами, обходили, старались не замечать смёрзшееся кровавое месиво. Однако во время ночного марша, когда гладь дорожного покрытия сменялась вдруг беспорядочным нагромождением невидимых препятствий, нетрудно было догадаться, какого они происхождения. Катилась на запад неотвратимая лавина возмездия. Всё, преграждавшее путь, было обречено.

Однако сейчас, на этой ночной дороге , неровности под полозьями были просто неровностями, этим толчкам не следовало служить пищей для воспоминаний.

Старик... »Genug Leichen», хватит трупов... На хуторе — так мычали коровы. Доить — некому. Всегда, каждый день, утром и вечером доили, и вдруг — никто не идёт, никто не приходит. Война пришла. Ребята доили. Молоко парное, как в гостях у бабушки Анны Даниловны, в детстве, в Кушлине. Сто лет назад... Хутор — Vorwerk. Das Vorwerk. Вспомнил. Конечно же, фольварк — форверк. Klatschen...

Старик не обманул: немцев в Шёнланке не было. Никого не было. Силуэты строений, темнота и тишина. Глухая пустота. Даже мычания не было: намаялись, видно, брошенные коровы, уснули. Или угнать успели?

Прочесали посёлок, оставили маяков на входе, на выходе. И снова углубились в лес. Справа, на севере, не умолкал артиллерийский гул: у Шнайдемюля продолжалось сражение.