Рупор

После Варшавы, где-то на западе Польши, подошёл как-то на огонёк нашего костра незнакомый лейтенант, попросил наполнить чаем флягу. Пока я обжигал пальцы, он расспросил: кто, откуда, учился ли. Узнав, в ходе беседы, что понимаю по-немецки и чуть-чуть — по-английски, устроил мне тут же экзамен. И мои товарищи, свидетели этого разговора, впервые, как мне показалось, воздержались от шуточек по моему адресу...Лейтенант записал, как меня зовут, какой роты. И ушёл, поблагодарив за чай. И больше в моей жизни не появился, так как вскоре погиб. Но кто-то раскрыл его записную книжку. Кто-то обратил внимание на запись о рядовом роты автоматчиков Кравченко, владеющем немецким. И кто-то приказал направить рядового Кравченко в штаб полка...

— Не иначе, на курсы усовершенствования пошлют. — Прокомментировал приказ старшина. Гадать, усовершенствования в чём — в искусстве запрягать коня или таскать воду, или ставить дымзавесу, предоставил мне самому.

Я подумаю: ну вот, я отправляюсь туда, где не рвутся мины, где не умирают на твоих глазах в любой миг, где и ты...Но что может знать солдат об ожидающей его судьбе, когда вокруг идёт война ?

Я отправлюсь в тыл, где километрах в трёх расположился штаб полка. Короткими перебежками, а там и в рост буду шагать в тыл, не предполагая, что уже через несколько часов окажусь не то что в тылу, а совсем наоборот — на ничейной земле.

...В хуторе засели немцы. Пути отхода были уже для них перекрыты. Но, хорошо вооружённые, поддерживаемые миномётным огнём, используя «панцер-фаусты», они упорно держали оборону, мешали нашему продвижению.

В штабе, согласно предписанию, явился я к ПНШ -2, пээнша-два (второму помощнику начальника штаба), начальнику разведки полка. Так и доложил:

— Товарищ гвардии капитан — у капитана на груди был гвардейский знак, хотя мы не были гвардейской частью, — рядовой Кравченко по вашему приказанию явился!

— Явился, значит? — переспросил гвардии капитан и язвительно заключил:

— Явление Христа народу! Прибывают в армии, а не являются, понял? — После чего оглядел меня с сомнением:

— Давно воюешь?

— Скоро год, товарищ капитан.

— А самому-то сколько?

— Восемнадцать. Девятнадцатый.

— Семнадцатилетним взяли, что ли?

— Попросился. Чтобы вместе со всеми...

Капитан вздохнул почему-то, помолчал. И сказал уже без язвительности:

— Ну ладно. Хутор, конечно, знаешь? Так вот, нужно этот хутор к утру очистить от противника. Приказ такой сверху. Говорят, читать по-немецки можешь? Давай читай вот это. Громко. С чувством, с толком, с расстановкой!

Текст был обращением к немецкому гарнизону, разъяснялась обстановка, предлагалась капитуляция.

— Ничего, — резюмировал капитан, выслушав моё выступление, — почти убедил ты меня, что надо сдаваться. Так вот, вырыли наши ребята этой ночью окопчик полного профиля метрах в ста — ста пятидесяти от хутора. Как стемнеет, проводят тебя туда разведчики. Возьмёшь вот это. — В углу стоял здоровенный жестяной рупор. — Эту штуковону положишь на бруствер — в сторону противника, а не в небо. Как станет светать, начинай свою передачу. Только голову не высовывай. Ребята будут рядом, немцев не подпустят. Гранат возьми на всякий случай. Потребуется — огнём прикроем. Надо попробовать уговорить немца, не тот он уже. Людей сбережём. А уж если не поймёт, будем брать хутор. Понял задачу? Ну, топай.

Ночью добираемся до окопчика, рупор замотан в плащ-палатку, чтобы не гремел.

Я провожу в своём убежище несколько не самых приятных часов. Стою в темноте, прислушиваюсь к непонятным ночным звукам, в каждом чудится опасность. Вспоминается подобная же ситуация тогда, глубокой осенью прошлого, сорок четвёртого, в Прибалтике, после того болотного марша. Везёт мне с персональными окопчиками.

Светает. Пора начинать. Приваливаюсь поудобнее к стенке ячейки, рупор — на хутор, и кричу:

— Deutsche Soldaten! Ihr seid eingekesselt...Немецкие солдаты! Вы полностью окружены, ваше положение безнадёжно. Сдавайтесь добровольно. Советское командование гарантирует сохранение ваших жизней, питание по нашей солдатской норме, после окончания войны — возвращение...

Сначала открывают огонь пулемёты. К ним присоединяются миномёты. Короткий вой — грохот, ещё, ещё...Совсем рядом. Вжимаюсь в стенку окопчика. Летят комья земли. Через рупор, как сквозь воронку, — в рот. Отплёвываюсь. Рупор дёргается от резких ударов. «Вот сейчас мина — прямо в макушку... Сподобился: лично тебе оказывают внимание». Сзади резко рявкает, ещё, ещё...Бьёт наша батарея, беглым. Он же сказал — прикроем.

Затихло.

— Немецкие солдаты! Если вы не сдадитесь, вас ждёт неизбежная гибель, хутор будет уничтожен авиацией и огнём артиллерии...

Наши бьют по опушке, по ту сторону хутора. Откуда-то ударили пушки покрупнее, вал разрывов постепенно надвигается на хутор с тыла. «Наверно, чтобы нас не задеть, меня и тех, что где-то рядом...» Разрывы вокруг моего окопчика всё реже, видно, накрыли наши их батарею. Время идёт.

— Deutsche Soldaten!...

Не замечаю, как стихло. И вдруг над самой головой:

— Кончай орать-то. Сдаются немцы. Доказал ты им!

Высовываюсь над бруствером: от хутора прямо на нас движется небольшой серо-зелёный строй, впереди — белый флаг. А рядом парни из разведки, стоят в рост, смеются, помогают выбраться из моего колодца, хлопают по спине — молодец, мол! Подбираю, распихиваю по карманам гранаты, забрасываю на плечо автомат.

— Бандуру-то свою не бросай, военное имущество, ещё, может, пригодится!

Пленные идут мимо. Глядят на меня и мою «технику». А я — на них. Только что могли убить, а теперь всё. И сами в живых остались, отвоевались.

К хутору направляется цепочка разведчиков. Подхватываю рупор, бреду к своим. Страшная усталость, ноги подгибаются. Даже для радости не осталось сил. Ну, теперь-то уж старшина не сказал бы: «Чего кислый-то?»

Начальник разведки гвардии капитан Власов завтракает. Надо как-то докладывать.

— Товарищ гвардии капитан! Рядовой Кравченко после выполнения боевого ( «Какое оно, к чёрту, боевое, трёп один»)...после выполнения задания явился!

— Опять ты за своё, мать честная! Докладывать надо так: «Рядовой Кравченко прибыл после успешного выполнения боевого задания!» Понял? Профессор! Садись, выпей!

Спирт перехватывает дыхание. Торопливо что-то жую. Голову сразу застилает туманом, звенит в ушах. Рот сам собой расползается в дурацкую улыбку, никак не могу её убрать. В глазах капитана — весёлые искорки. До меня доносится как сквозь вату:

— Иди к разведчикам, поешь горячего, отоспись. Герой!

Подымаюсь, козыряю, поворачиваюсь, шагаю к двери. Там стоит рупор. Делаю движение, чтобы взять его, но тут же соображаю, что он мне больше не нужен: давали мне его для выполнения...

Проснувшись вечером, узнаю, что в роту возвращаться не велено. Меня зачисляют во взвод разведки, с исполнением обязанностей переводчика. Взамен того убитого лейтенанта.

Здесь и буду служить до победного конца.

Но это — не расставание со старшиной. Он появится в моей военной жизни ещё по крайней мере дважды. Он будут делать мне подарки, и об этом я ещё расскажу. Старшина обладал способностью, я бы сказал — таинственным даром — возникать передо мною, как бы отмечая определённые вехи моей военной карьеры. Мне жаль, что я не встретил его впоследствии, в моей гражданской жизни. Но подобные ему, напоминавшие его встречались. А как же? Без них жизнь была бы пресной.