Впереди, близко уже, с привычной методичностью рвутся тяжёлые снаряды.
Мы идём с утра. Который уж день. Это называется — передислокация.
Жестяные короба плащ-палаток давно не защищают от воды. Набухли ею шинели и бушлаты, промокли ботинки и обмотки. Липкая грязь превратила ботинки в бесформенные пудовые комья, отрывать которые от дороги и передвигать всё вперёд и вперёд — под силу механизмам, не людям. Задача этих механизмов, этих роботов сейчас предельно узка: выдернуть ногу из топкой грязи и найти место, куда сделать шаг.
И так — шаг за шагом, шаг за шагом.
И хотя ползём мы, казалось бы, едва передвигая ноги, голоса войны, глухие и отдалённые с утра, становятся всё более отчетливыми, близкими.
Мыслей нет. Лишь чувство сосущего голода и предельной усталости.
В полусонном, заторможенном мозгу упорно повторяется фраза: «Я помню вальса звук чудесный...»
Дальше слов нет. Хотя музыкальная фраза продолжается и заканчивается. Угадываются даже голоса отдельных инструментов. А затем — снова бархатистое, глубокое меццо-сопрано: «Я помню вальса звук чудесный...»
«Чудесный» или «прелестный»? Не помню. У певицы получается одинаково хорошо и в том и в другом варианте. Отряхнуться от навязчивой фразы нет ни сил, ни желания. Музыкальная фраза возникает и повторяется где-то в недрах естества независимо от меня, живёт во мне самостоятельно. Вероятно, её просто нечем вытеснить: мыслей нет. Только обрывки. Бесформенные заготовки, мысли без слов, мысли — образы. Того недавнего дома в лесу. Родного городка.
«Я помню вальса...» С коротким режущим воем рвётся позади колонны тяжёлый снаряд. «На дороге, в полукилометре, калибр — сто пятьдесят. Первый разрыв позади нас за этот день. Значит, до передовой километров десять. Если нам туда, к ночи будем». Всё это мозг отмечает автоматически, без слов: если бы понадобилось словесное оформление, оно было бы примерно таким. Слух выделяет среди звуков войны выстрел вражеской гаубицы, секунд через пятнадцать после разрыва. «Прямо впереди. Просека упирается где-то там, километрах в двенадцати, в это орудие. В батарею... Её поставили в створе дороги, чтобы препятствовать нашему передвижению...Пристрелка при таком расположении огневой позиции — только по дальности. Почти прямая наводка». Это — не оформившиеся мысли. Это — мгновенно сложившееся ощущение опасности. Вероятно, именно такими или подобными им образами-ощущениями фиксирует опасность животное. Когда, насторожась и превратившись в слух, оно напрягается всем телом в готовности обратиться в мгновенное бегство.
А нам нельзя. Хотя, если это — не случайный беспокоящий выстрел, если нашу колонну и разрыв засёк артнаблюдатель, лучше бы...Но нет команды. И ноги-автоматы продолжают свой монотонный труд. «Я слышу вальса...» Нога проваливается в щель настила, теряю равновесие, падаю в жидкое месиво, кисть руки обжигает ссадина, больно ударяюсь локтем, холодная жижа проникает в рукав. Резко взвыв, рвётся второй снаряд. Всё еще сзади, но ближе, совсем близко. Свистят осколки. Дико ржёт, бьется в постромках на дороге лошадь. «Сейчас — недолёт...» Команда: «Рассредоточиться-а!» — и взрыв впереди, метрах в двухстах. «Ну, всё».
Свободное копирование
