Которые сутки идёт дождь. Уже укоренилось в сознании, что так было всегда и всегда так будет: сверху — как сквозь сито — вода, под ногами — хлюпающее вязкое тесто.
Мы бредем по лесной дороге, щедро заливаемой дождём, вымешенной десятками тысяч ног, размятой тысячами колёс. Перекосилась на обочине гаубица, колёса утонули по ступицы. Тягача не видно. Расчёт тоже где-то отсиживается, ждут подмоги. Ревёт, буксует тридцатьчетвёрка в ею же вырытой яме, вся окуталась сизым дымом; летят комья грязи, корни. Надрываются, выбиваются из сил кони. Им достаётся больше всех, и они не могут облегчить душу крепким словом. Падают молча.
Мы бредём по фронтовой дороге.
В прошлом здесь была, вероятно, обыкновенная просека. Из тех, что делят лес на аккуратные квадраты, напоминая о присутствии человека — рачительного хозяина. В прошлом, должно быть, змеилась среди просеки едва заметная тропинка, вилась, уклоняясь от самочинно укоренявшегося на свободном пространстве кустарника и лесного молодняка. Среди плотных рядов сосен-однолетков не было условий для этой молодёжной самодеятельности: ни пространства, ни солнца. На просеке было и то и другое, но здесь процессы жизни и роста зелёных лесных обитателей бдительно регулировал человек. Потому и сохранялась просека. Благодаря редкому путнику — лесному обходчику, охотнику, пастушонку, грибнику, девочке с молочной кринкой — сохранялась и тропинка. И существовали все они — лес, просека, человек, тропинка, нахальный жизнелюбивый лесной молодняк — в таком равновесии годы и десятилетия.
Вплоть до этого осеннего наступления.
Кто-то провёл по пунктиру просеки жирную черту на крупномасштабной карте, указал номера соединений, установил порядок и сроки передвижения. Кто-то вывел косо на углу карты: «Утверждаю» — и поставил подпись.
Подчиняясь этому приказу, пришли на просеку солдаты, застучали топорами. Зазвучали пилы. Шурша кронами, упали деревья-однолетки, устлали стволами раздавшуюся просеку, и образовалась военная дорога. Двинулись по ней войска, втаптывая, вминая в лесную почву бревенчатый настил.
Припустили нудные осенние дожди.
Смазанные лоснящейся грязью, вставали дыбом под тяжестью колёс брёвна, настил расползался и тонул. Довершали дело артобстрелы и бомбёжки. Дорога превращалась в непролазную хлябь.
Солдаты, пытаясь помочь выбившимся из сил лошадям, выручить буксовавшие машины, тащили в дорожный омут что попадёт, и то был всё тот же лес. Он отступал, редел вдоль бывшей просеки, вырубаемый и ломаемый, размываемый всё новыми протоками и ответвлениями фронтового тракта.
К тому времени, когда пришёл наш черёд двигаться по лесной дороге, она представляла собою картину первозданного хаоса, преддверия ада. Именно таким — непроходимым и неотвратимым — следовало быть последнему пути грешников.
В конце этого пути гремела война.
Где-то там, у горизонта, за лесными далями, с урчанием перемалывалось и пожиралось то живое и неживое, что успевала пропустить дорога. Буксовало, захлёбывалось в осенней жиже наступление.
И сейчас иссякал уже поток людей, повозок и техники, а лес по сторонам тракта всё более полнился звуками жизни — возгласами, стуком топора, ржанием, тарахтением движка. Тянуло дымком от временных жилищ и походных кухонь. В лесу накапливались войска: пружина опять сжималась, чтобы подготовить и в нужный момент дать новый импульс наступлению.
Кажущийся хаос был порядком.
И мы, жидкая, движущаяся не строем и не в ногу колонна, — часть этого порядка. На нас — привычный груз: автомат, подсумки с магазинами, хлопает по ноге сапёрная лопатка. В вещмешке и по карманам гранаты, патроны. Под мешком болтается котелок. Ложка засунута за обмотку. Касок у нас нет, они, похоже, дефицит. Солдаты каску не любят, лишний груз, а толку мало.
Промокшие, до бровей перемазанные грязью, мы не бредём, мы находимся на марше.
Кому-то ведома наша задача.
Кто-то знает цель и время нашего прибытия к цели.
У тех, в лесу, уже хоть какая-то крыша над головой: шалаши, накаты землянок.
А нам — дальше.
Свободное копирование
