... Въелся он в мою память, наш старшина. Да и то: если лошади... если кони подчинялись беспрекословно его взгляду, что уж говорить о человеке. Я полагаю, что старшина вообще сыграл в моей жизни роль если не роковую, то, по крайней мере, определяющую.
И та ссылка в водоносы явилась прелюдией новых событий, богатых встречами и чувствами, взлётами и падениями...
Стремление во что бы то ни стало доказать, что уж воду-то вёдрами я носить умею — хотя и в этом особенного опыта у меня не было, — привело в первый же вечер к тому, что, отправившись на поиски колодца, я заблудился. И в ту же ночь чуть было не оказался обращённым в толстовцы.
Подслеповат я был уже и тогда. Таскал в кармане очки с треснувшим стеклом, но демонстрировать их не решался, поводов для насмешек и без того хватало.
Но на этот раз я забуду очки в вещмешке, собьюсь в потёмках с пути и во время ночных блужданий в поисках воды испытаю удивительное приключение.
Я набреду на затерянную в лесу усадьбу. Я постучусь в дверь, и мне тотчас откроют. И введут в большую комнату, скудно освещённую керосиновой лампой, заполненную книгами и людьми: шли военные действия, и в эти ночные часы собралась в тревоге, не знала сна большая семья. Главой семьи окажется старик с длинной седой бородой, в косоворотке (я впервые увижу косоворотку, перепоясанную витым шнуром, но я сразу догадаюсь, что это косоворотка: старик будет похож на Льва Николаевича Толстого, идущего по пашне). Моё появление на пороге, с вёдрами в руках и автоматом на груди, будет внезапным и пугающим. Но старик заговорит со мной спокойно, на чистом русском языке. Он будет приветствовать мой приход, первого солдата-освободителя в этом доме в лесной глуши. Меня усадят за стол (вёдра и автомат я в растерянности оставлю у порога), угостят молоком, домашним ржаным хлебом и мёдом. И женщины повздыхают надо мной, над таким молоденьким, и будут расспрашивать о маме. А во взгляде девушки-ровесницы будет интерес, застенчивость и след улыбки. И не будет у меня в эти минуты ставшего уже привычным комплекса неполноценности.
Потом старик уведёт меня в соседнюю комнату, тоже заполненную книгами, с большим старинным письменным столом у окна. Он покажет мне письма Толстого, адресованные ему, и портрет писателя с дарственной надписью. Он расскажет о встречах с Толстым в начале века (тогда ещё и Первой мировой не было!), будет говорить о любви к ближнему, непротивлении злу насилием, о вегетарианстве...А я вспомню почему-то об оставленном у двери, на вёдрах, автомате. При всей моей комсомольской ортодоксальности и нетерпимости, старик этот, его семья и этот древний дом вызовут только чувства доверия, симпатии и умиротворённости. Пахнёт родным домом...
И это будет хорошо.
С этими чувствами я и возвращусь к своей роте и своему старшине; меня проводят и понесут вёдра с водой. И простятся со мной, когда среди деревьев появятся отблески нашей полевой кухни.
Старик выполнит обещание и напишет моим родным об этой встрече (военная цензура скрупулёзно закрашивала чёрной тушью в письмах-треугольниках фронтовиков любые упоминания о местопребывании отправителя). Они станут переписываться с отцом и потом, уже в послевоенные годы, будут намечать планы встречи. Отец будет пересылать мне в Германию длинные мудрые письма старика.
Потом старик умрёт. А образ той мимолётной встречи в ночном лесу, погружённой в полумрак комнаты, золотистых корешков старинных книг вдоль стен, немолодых и юных лиц, чувство доверия к людям — будут жить в памяти и согревать сердце.
Двадцать лет спустя мы отправимся с женой в путешествие «по местам боевой славы» — был такой речевой штамп. Я попытаюсь разыскать и этот дом в лесу. Но не найду его. Он исчезнет. И сохранится теперь уже только в памяти. Сколько всего там накопилось...
...Когда с автоматом за спиной и полными вёдрами в руках я остановлюсь у ротного котла, меня, естественно, будет встречать старшина. На этот раз он будет лаконичен. (Возможно, ввиду позднего времени и отсутствия зрителей.) Он скажет:
— Передумал?
— ...Что передумал, товарищ старшина?
— Дезертировать передумал?
И тут я на него впервые озлюсь. И рубану:
— Передумал, товарищ старшина. Потерплю ещё.
— Что потерпите? — спросит он зловеще.
— Вас потерплю, товарищ старшина.
И он вдруг захохочет. И спросит почти дружелюбно:
— Воду-то принёс?
— Так точно.
— Долго искал. Надел бы очки. Давай-ка, брат, мы этой водой с тобой умоемся. До пояса. Потому как через час выступать.
Свободное копирование
