Эшелон, продолжая своё движение на северо-восток, привезёт нас к столице. Москва весны сорок четвёртого окажется серой, строгой, малолюдной. Возможно, она и не была такой. Но такой я увидел её за несколько часов, что провёл в городе.
Взял меня с собою капитан, начальник нашей команды призывников. Эшелон, потрёпанный под Проскуровом и в Фастове бомбёжками, завшивевший и малость оголодавший — питались домашней снедью, — был остановлен в Лихоборах на помывку, санобработку и выдачу горячей пищи.
Горячий обед — впервые за две недели!
С наслаждением парились в бане, просторной, пахнущей тёсом.
Когда отмылись и сменили белье, и ждали, дымя самокрутками, команду строиться на обед, капитан, ставший за это время наставником, воспитателем, просветителем, подозвал меня и сказал:
— Хочешь Москву увидеть? Вместо обеда и кино?
— Разве это Москва? — опешил я.
— Не совсем, но недалеко тут, рядом.
— А можно? Успеем? Хочу.
— До вечера простоим. Успеем, — сказал капитан и, вроде оправдываясь, добавил, — сестрёнка у меня здесь. Муж ещё летом сорок первого пропал. Тяжеловато живётся. Надо проведать.
— Так может паёк отвезём?
— Паёк до места выдали. Хотя — недалеко осталось. Свой отвезу, а ты смотри. Скоро распрощаемся. Подучат вас, обмундируют и — вперёд на запад. А мне — опять в тылы.
Капитан хромал, тяготился увечьем и тыловой службой. Тем, кто продолжал воевать, откровенно завидовал. Рассказывал в пути о Сталинграде, Курской битве. Фронтовая жизнь закончилась для него там, под Прохоровкой. Остались воспоминания. Нашивки о ранениях. Боевые награды: я их впервые разглядывал так близко.
— Возьму и свой паёк. Раз до места недалеко, всё равно.
— Ладно, дуй в вагон, захвати там мой вещмешок. Я пока к коменданту схожу. Здесь — строго.
Полчаса спустя мы ехали уже на попутной машине, капитан — в кабине, я в кузове. Дорога была разбита, машину здорово кидало. Приткнувшись на корточках в углу у кабины и ухватившись руками за борта, я разглядывал давно не ремонтированные дома городской окраины, непривычные вывески: «гастроном», «промтовары»... Вроде бы по-русски... Не приходилось ещё видеть надписи на русском языке, не считая тех, прифронтовых: «Хозяйство Петрова», «Мин нет»... Два дня назад, когда эшелон миновал Хутор Михайловский , капитан сказал: «Вот и Россия». Но из раздвинутых дверей теплушки ничего особенно российского разглядеть не удавалось: ещё не ожившие поля и перелески, обветшавшие постройки, груды ржавого военного лома вдоль пути и развалины, развалины. Навстречу громыхали составы с военной техникой, новенькой, зелёной. Где-то всё это делали. В Москве, за Москвой?
Свободное копирование
