По приезде меня сразу же, не завозя на территорию лагеря, отправили в карцер. И это была милость со стороны начальника лагеря, которую я заслужила своей трудовой деятельностью (как я узнала потом) в клубе, своим пением и культпросветом. На меня в сельхозлагере был составлен акт об отказе от работы, а это, как известно, в то время было наказуемо дополнительным сроком.
Меня втолкнули в темное помещение с мокрым цементным полом, полуодетую, так как на улице была жара. Первые трое суток давали только воду, но мне и ее не хотелось пить. На третьи сутки полагалась баланда. Я опять была обречена на смерть, но она опять меня обманула. На этот раз спас меня знаменитый на весь лагерь рецидивист и убийца Сашка Абрамов.
У уголовников были связи повсюду, в особенности у тех королей уголовного мира, к которым принадлежат Сашка. Это по его приказу была передана мне посылка с едой, которая подкрепила меня и спасла от смерти. Всем этим я обязана Всеволоду Васильевичу.
Однажды, еще за несколько месяцев до описываемых событий, зимой войдя в клуб, мы с Всеволодом Васильевичем увидели, что в углу собралась компания опасных рецидивистов-уголовников. Их знал весь лагерь, и побаивался их даже сам оперуполномоченный. Однако Всеволод Васильевич не только не испугался их, но наоборот, вежливо спросил, не помешаем ли мы им своей репетицией. Нужно сказать, что уголовники очень дорожат вежливым обращением.
Мы начали репетировать. Помню, читали классику — «Валерик» Лермонтова, «Полтаву» Пушкина. В углу, где собрались уголовники, сперва шумевшие и отчаянно ругавшиеся, не по злу, а так, по привычке, вдруг наступила тишина. Мы продолжали репетировать, не обращая на них внимания, но когда мы собрались уходить, то один из них (это был Сашка Абрамов) подошел к нам и смущенно сказал, что сам любит стихи. Так состоялось наше знакомство. Он стал ходить на наши репетиции, присматриваться к нам, а потом стал просить почитать что-нибудь. Мы выбирали для него наиболее подходящую литературу из того, чем снабжали нас вольные на работе. Разговаривали с ним. Разумеется, в этих беседах никогда не расспрашивали о его жизни. В наших разговорах не было и тени поучения. Почему он так приблизился к нам? Взять у нас было нечего, а зарезать ни к чему. Мы рассказывали ему забавные истории из другой жизни, наполненные новым для него содержанием, о котором он и не подозревал. Обычно замкнутое, страшное, напряженное лицо его расслаблялось, на нем появлялось подобие улыбки, в глазах проблескивало что-то вроде любопытства, они теплели. Наступало время расставаться — звучал отбой, и мы видели, что ему хотелось оставаться с нами. Не сговариваясь, мы с Всеволодом Васильевичем хотели отогреть этого человека. Что поделаешь — мы оба были экспериментаторами. Нужно было и в этой страшной жизни находить цель, интерес, реализовывать добро наших душ. Мы знали, что он имел шестую судимость, вырезал не одну семью. Попал он в наш лагерь по блату и все боялся, что его водворят в каторжный. Он оказался талантливым человеком. Хорошо пел, танцевал, мог пролить слезы над стихами, с удовольствием поддерживал с нами разговор.
И вот когда в лагере стало известно, что привезли меня умирающую и поместили не в больницу, а в карцер (опять же по воле Анны Анатольевны), то мои друзья принялись выручать меня. Ходили к начальнику лагеря, в лабораторию к Явнелю, но результата никакого. Вот тогда Всеволод Васильевич рассказал об этом Сашке и тот меня спас: передал в карцер посылку и записку.
В карцере я провалялась девять суток, но и этого было достаточно, чтобы цинга с яростью накинулась на меня. Когда меня выпустили из каземата и понесли в баню (сама я ходить не могла), весы показам, что мой вес 36 кг, а рост оставался прежним — 168 см. Официально за мной не было никакой вины. Ни начальник лагеря, ни спецотдел не вызывали меня, как это обычно делается, чтобы удостовериться в том, что заключенный после наказания смирился. Не было вины, и не о чем было говорить со мной. В привилегированный барак меня не поместили, а уж о лаборатории и думать было нечего. Однако здравый смысл все же восторжествовал. На территории завода в сарайчике необходимо было открыть цех гальванических покрытий и лабораторию. Усилиями и мольбами моих друзей меня назначили на эту работу.
Таким образом, желание Анны Анатольевны сбылось — я не стала бывать в главном здании, где работал ее муж. Так произошел переворот в моей жизни, по желанию заключенной с такой же судьбой, как и моя.
Свободное копирование
