Красноярск - 2

Я уже говорила, что со мной познакомилась и пожелала подружиться Анна Анатольевна Розенблюм, главный врач стационара. Она была вдвое старше меня, высокого роста, тоненькая, черноволосая без единого седого. Никогда не слышала я во все годы, чтобы она рассмеялась. А вот взгляд ее... он был полон скрытой ненависти, но прикрытой улыбочкой на прищуренных глазах, на тонкой поджатой нижней губе, на еле открываемых зубах. Она жила в отдельной комнате с приходящей прислугой. Лагерный муж приходил к ней на два выходных дня. В те времена за подпольные аборты давали 8 лет, а в неприятную ситуацию попадали и жены высоких начальников... Как-то раз она рассказала мне, что, попав в лагерь с таким сроком, 15 лет, поняла, что жить нужно, тщательно оберегая себя, а для этого даже у врача должно быть несколько специализаций. «Вот я и начала учиться глазному искусству, благо пациентов было много, все даровые, кромсай, сколько хочешь. Многих я ослепила, но кому-то и помогла. Потом, когда научилась...»

Однажды она познакомила меня со своим мужем — Николаем Александровичем Филимоновым. На воле он был директором Кольчугинского завода, бывал в Америке и теперь расплачивался за эти поездки десятилетним сроком с неизвестным окончанием. Даже в лагере всегда спокойный, веселый, остроумный, жизнерадостный оптимист. Мы ходили в одной партии под конвоем на работу, виделись каждый день. Вскоре Николай Александрович стал оказывать мне знаки внимания, а я и сама не заметила, как подобно фаустовской Маргарите стала внимать его ласковым речам. Ведь я, воспитанная в семье, где все было с лаской, любовью, теперь уже несколько лет видела и чувствовала только одну жестокость. А в отношениях мужчин с женщинами ежедневно, принародно происходило самое грязное, растленное распутство. Но вот ласковые речи при ходьбе под конвоем, под звон винтовок и лай собак, теплое пожатие руки, взгляд, полный любви и желания хоть мимолетно украсить мою жизнь, приласкать словом, — все это сделало свое дело, и я влюбилась в него. Влюбилась, как это бывает в первый раз, без оглядки, не думая о последствиях, хотя знала, что влюбленных или состоящих в связи обычно разлучали, ссылали на лесоповал.

Не только близость, но и невинная любовь между мужчиной и женщиной никогда долго не может оставаться секретом, стала известной она и в нашем случае. Первая узнала об этом Анна Анатольевна. Как ни успокаивал он ее, стараясь доказать, что отношения наши невинны, доказать мою невиновность перед ней было невозможно. Да и зачем было трудиться, сомневаться, проще было избавиться от меня — злодейки-разлучницы. И вот что она сделала со мной.

Вскоре после моего приезда в лагерь, примерно через полгода, точно так же по спецнаряду был привезен Всеволод Васильевич Рендел — доцент МГУ, физик, ученик Г. Ландсберга, он вел семинары у нас на химфаке, известный к тому времени своими трудами в оптике. Иван Яковлевич Башилов сразу же поручил ему заняться спектральным анализом сплавов драгоценных металлов, которого в те времена еще вовсе не было. Рендела поместили жить в одну комнату с Вячеславом Максимовичем Кострикиным, братом Д. Шостаковича, и Рудольфом Людвиговичем Мюллером — профессором Ленинградского университета. Забегая вперед, расскажу два интересных эпизода о Мюллере, которые произошли с ним во время нашего общего сидения в этом лагере. Первый — это то, что он узнал от вольных в один прекрасный день, что ему присудили Сталинскую премию за серию работ, выполненных до ареста. Премию, разумеется, он не получил, но было смешно, когда об этом ему написала жена. При существующих бюрократических порядках, что-то там у них не сработало, и забыли что профессор Мюллер — заключенный.

Вскоре после этого произошла с ним другая не менее любопытная история. Ослушавшись однажды, по незнанию, и даже не по забывчивости, лагерного порядка, он был выбрит при утреннем разводе при всем лагере. Просто утром, когда все были в сборе, его вызвали на середину лагеря, посадили на табурет и выбрили на голове широкий крест.

Мы еще встретились с Рудольфом Людвиговичем спустя лет 25. Я в то время работала в академическом институте. Была всесоюзная конференция, которую проводил наш институт, я уже защитила диссертацию и выступала с докладом. Вот тут-то и произошла встреча. В коридоре я подошла к нему и спросила, не помнит ли он меня. Он внимательно посмотрел на меня и очень сдержанно ответил, что помнит прекрасно. Далее продолжался двухминутный светский разговор, он был очень осторожен. Ведь тогда многие освободившиеся из лагерей становились секретными сотрудниками КГБ...

Сразу же по приезде в лагерь Всеволод Васильевич сделался общим любимцем за свое никогда не увядающее чувство тонкого юмора, светлый ум и доброту — качества, которыми обладал мой отец. Подружилась с ним и я, сблизила нас музыка.

В нашем лагере был культурно-воспитательный отдел, куда очень привлекались заключенные для участия в самодеятельности. В этой самодеятельности участвовали и мы с Всеволодом Васильевичем. Это давало нам возможность быть на хорошем счету у лагерного начальства (на всякий случай), не унижая своего достоинства. А главное, конечно, — это после работы быть выпущенными из барака в клуб, где мы могли свободно разговаривать, не будучи подслушанными, сидеть рядом, не будучи разогнанными охранниками, конвоем, делиться скудными новостями, получаемыми из дома от своих родных. Лагерная жизнь зека очень бедна: барак, развод, этап, рабочая зона и обратно. На ночь барак запирался, а вечером из него практически невозможно было выбежать, да и сил после рабочего 14-часового дня не было.

На территории завода имелся клуб для вольных сотрудников. Там же находилась библиотека, которой нам разрешалось пользоваться. И вот однажды мы узнаем, что туда привезли пианино, оказалось, что играть там некому. Вот таким образом мы попали в заводской клуб. Для участия в клубных концертах нам давали свободное время. У Всеволода Васильевича оказался хороший тенор и довольно широкий репертуар романсов и арий из опер. В клубе для вольных музыкальные концерты выполняли мы: Всеволод Васильевич пел, а я аккомпанировала и играла на пианино одна: Шопен, Рахманинов и др. А за решеткой, в клубе аккомпаниатором у меня был страшный убийца, но и хороший музыкант на аккордеоне — Сашка.