Я просидела в Москве в Лубянской, Бутырской, Таганской и Новинской тюрьмах. Наконец, из Краснопресненской я была водворена на этап.
В этапе мне досталось место внизу под нарами, в углу. С одной стороны, это было хорошо, так как дышал на меня только один человек, а с другой — плохо, так как днем стенка раскалялась и обжигала мое тело. Соседкой моей была пожилая женщина, которая все время стонала. Но в общем шуме стонов и криков конвоя я не обращала на нее внимания. Да и не до того было. Хотелось скорей забыться, отключиться, впасть в дрему, заснуть. Сон в тюрьме — это великое наслаждение и благо. «Человек спит, а срок идет». Правда, что только первое время снится прошлая жизнь, но, просидев несколько лет в концлагере, снится всегда только действительная жизнь, всегда, что ты заключенный.
После того как нас последний раз пересчитали, вагоны закрыли.
Вот раздался долгожданный свисток паровоза, и состав из 61 товарного вагона, дернувшись несколько раз, наконец, тронулся. Начались истерики, причитания, слезы лились рекой, и все это перекрывала песня уголовников:
Там-то на Лубянке, на углу
Заседала тройка ГПУ.
Слушали-постановили,
Лагеря открыть решили,
Чтоб сослать негодный элемент...
В движении стало легче, поскольку проникал свежий воздух через зарешеченное окошечко. Но днем была сущая пытка — крыша вагона раскалялась и жара стояла ужасная. Поезд тащился медленно, часто останавливался и подолгу стоял между станциями и около них, встречая и пропуская все поезда. Кормили только хлебом. Пайка 400 г. Иногда давали вареную картошку. Повальным бедствием была жажда. Когда в приоткрытую дверь просовывалось ведро с водой, люди как безумные кидались к нему с кружками, начиналась давка и драка. Охранники смотрели на нас, как на зверей и посмеивалась, иногда били прикладами, чтобы разнять. Вообще битье прикладом — обычное дело во время этапа. Ведра с водой приходилось таскать охранникам от паровоза, а им этого не хотелось, поэтому воды всегда не хватало.
Уголовники, разумеется, напивались первыми. После больших станций несколько раз давали баланду в мисках, из которых уже ел предыдущий вагон.
Моя соседка умерла через несколько дней после отъезда из Москвы. При утренней раздаче хлеба мы сообщили об этом конвою, но убрать было некуда — так ответили нам, и еще несколько дней мы ехали с трупом, который на жаре быстро разлагался.
Но всему бывает конец, наступил конец и этапу. Поезд остановился, за стеной послышалось необычное движение, топот многих мужских ног, шум винтовок, громкие разговоры, лай собак, и уголовники, которые всегда все знали, так как ехали по этапу не в первый раз, сказали, что, вероятно, нас подвезли на место. Действительно, через несколько часов двери вагона с грохотом и широко, как никогда, раскрылись и нас стали выгружать и строить по пяти. После пересчета нас подвели к «зоне», т.е. пространству, огражденному колючей проволокой, которое на протяжении многих километров просматриваюсь с вышек, называемых сторожевыми, на которых сидела постоянно вооруженная охрана.
Первый этап из Москвы привез меня в Нижний Тагил.
Зона была расположена недалеко от железнодорожного полотна. Это была специальная ветка, по которой привозили заключенных в течение многих лет, пополняя быстро вымирающее население лагеря. Пополнение шло не только из тюрем, но, как мы узнали скоро, и с фронта.
Свободное копирование
