Через несколько дней меня перевели в другую камеру, и кто-то сказал мне, глядя в бумажку, что у меня теперь 7 лет и 5 лет поражения в правах. А я и не поняла и даже не запомнила, где пять и где семь.
Какая-то молодая женщина спросила меня, откуда у меня так много, почти все, седых волос. Я ничего не ответила. Так я узнала, что в двадцать лет стала седой.
Не столько в тюрьмах, сколько в лагерях, на меня ужасно действовал мат изощренный, без которого не обходилась ни одна фраза уголовников, да и не только их. Каждое выражение пугало меня постоянно своим страшным смыслом. Прежде я никогда этого не слышала. Теперь мат стал необходимым атрибутом разговорной речи чуть ли не всей молодежи. Молодые люди уснащают свою речь, часто не вникая в страшный смысл выражений. И каждый раз, как я слышу эти выражения, сердце мое сжимается, как от удара.
Несколько лет тому назад подхожу я как-то к институту, где работаю. У входа стоят двое молодых мужчин — научные сотрудники, кандидаты наук. Один рассказывает другому о проведенном эксперименте: «Включаю осциллограф, а он ни …, зайчик наконец .... Пошел, но ... зашкаливает то опять идет ... его мать, то опять присохнет». Второй отвечает: «Ты бы показал Михалычу, он в этом секет». Первый отвечает: «Да звал, он сказал ... с ним, возьми другой на складе».
Примерно такая речь.
Со стопроцентной гарантией заявляю, что современное наше общество получило такую речь благодаря архипелагу ГУЛАГу, который начал строиться с первыми арестами в стране. Это оттуда понеслись блатные песни. Подстегивающие ритмы, так модные теперь, так полюбившиеся нашей молодежи. Но я отвлекаюсь.
С первых дней моего соприкосновения с уголовниками я выбрала линию поведения, продиктованную мне моим религиозным воспитанием, заложенным с детства: я отнеслась к ним, как к несчастным людям, которых нельзя раздражать даже взглядом, а тем более унижать, да и вообще затрагивать какие-либо их чувства. В моей многолетней совместной жизни с ними я всегда придерживалась этой нормы поведения, и время показало, что это было правильно*. Они никогда меня не обижали, прекрасно понимая, что я им не пара, из другого мира — «Не задается, как другие». Закоренелые бандиты, многократно судимые, хорошо разбираются в людях, они чувствительны к тону обращения и при малейшем намеке на неравенство уголовник может выхватить нож и... Ему не страшен новый срок. Найденный мною тон в обращении с ними позволил мне держаться независимо, не страшиться их, как это принято повсеместно в лагерях. Я не дорожила жизнью, которую мне теперь предложили, и потому не боялась никого. Нож бандита только выполнил бы мое желание «не жить». Однако если жить, то нужно было держать свою волю в кулаке, не терять своего достоинства, пронести его через помрачающий ум, голод и тоску.
* Однажды произошел такой случай в бараке обслуги, где жила я. Производили дезинфекцию и всех выселили в контору лагеря. Меня поместили одну в чей-то кабинет. Проснулась я ночью от холода (дело было зимой) и обнаружила, что на мне нет пухового одеяла, да и остальные вещи отсутствуют. Утром я вернулась в барак, но никому не пожаловалась — знала, что это напрасно. Каково же было мое удивление, когда, придя с работы, я обнаружила все пропавшие вещи у себя на нарах.
Свободное копирование
