Медленно, еле волоча ноги, я пошла вперед.
Коридор был длинный, но лестницы, по которой мне велено было спуститься, я нигде не встречала. По обеим сторонам коридора были комнаты с открытыми настежь дверями. В каждой комнате стояло по нескольку железных кроватей, но людей в комнатах не было.
Наконец коридор сделал поворот, и я очутилась перед решеткой, вернее, решетчатой дверью из железных прутьев. Она была открыта, и я прошла через нее вперед. Мне показалось, что я иду по этому коридору целую вечность.
Наконец показалась лестница, и я припустилась по ней бегом. Чуть не наткнулась на охранника.
Не успела я ему и слова сказать, как появился генерал в накинутой на плечи шинели. Он показал мне глазами следовать за ним, и мы вышли через маленькую дверь в небольшой дворик, залитый сплошь асфальтом. «Это наверно дворик, по которому прогуливают заключенных», — подумала я. Теперь здесь никого не было, и стояла черная тьма. Дождь кончился, звездное небо освещало огромные лужи, откуда-то доносились слабые звуки города. Скоро должно было наступить утро.
Мы пересекли дворик и вошли в дверь здания на противоположной стороне, поднялись по лестнице на второй этаж. Это было здание современной постройки, судя по шатким перилам лестницы и высоким ступеням. Кругом было темно, пахло нежилым.
У генерала был ключ, он открыл им дверь и пропустил меня вперед.
В небольшой, узкой, как пенал, комнате стояла широкая никелированная кровать с неприбранной постелью. У противоположной стены находился диванчик, обитый черной клеенкой, с полочкой, на которой в частных домах помещали фарфоровых слоников в те времена. Здесь их не было. У окна стоял небольшой письменный стол со стульями.
— Раздевайтесь, — сказал мне генерал.
Я огляделась. На стенке у двери висела маленькая вешалка, на которую я повесила свое мокрое пальто. Он прошел к столу, сел за него и, пошарив в тумбочке, достал оттуда коробку шоколадных конфет и початую бутылку вина.
Предложив мне то и другое жестом, он стал разливать вино в стаканы.
Я села на краешек дивана и привычно сжалась. Генерал снова стал шарить в ящиках стола, ища чего-то, потом бросил и стал пить вино, поглядывая на меня из-за края стакана.
— Ну, что ж, пить не хотите, так давайте ложиться спать, — сказал он.
Я ответила, что лучше посижу, так как спать совсем не хочу.
Тогда он осторожно снял пенсне, бережно положил его на стол и, взяв меня за плечи, повел к постели. Делал он это не очень активно, а я не сопротивлялась. Я обдумывала, как мне быть, как спасти себя...
Видимо, он устал, потому что тут же сказал мне:
— Подожди немного, — и отпустил меня; тут же повалился на кровать, даже не сняв сапог. Через минуту он уже храпел, а я сидела и смотрела на него.
Все это меня удивляло. «Почему же меня не отправили домой? Неужели у него нет права написать мне ночной пропуск? Для чего я здесь и когда выйду отсюда?»
В комнате было жарко и душно. Не помню, сколько я просидела так. Я прислушивалась, не появятся ли какие-нибудь звуки от соседних стен, но было тихо. «Чего он велел мне ждать? Может быть, все же скажет что-нибудь о маме? — все еще наивно думала я. — А что же будет со мной, когда он проснется?» — спрашивала я и не находила ответа.
Чувства мои были так обострены в этот момент, как это бывает только у людей в минуты грозной опасности. Мой слух улавливал даже тиканье часов на его руке. Наконец усталость овладела мною и в какой-то момент я склонилась на валик дивана и провалилась в сон. В тот же миг прекратился храп, и тяжелая туша навалилась на меня, скрипя ремнями и царапая металлическими застежками. Одной рукой он прижимал меня к дивану за плечо, а другой старался залезть ко мне под подол.
Но подола у меня не было, а мои брюки были застегнуты туго под коленками. Он храпел и сопел, не понимая, что такое на мне надето и, так и не поняв, стал рвать мою куртку, собрал ее и принялся за все то, что было под ней надето. Я сопротивлялась молча, отчаянно, но удавалось только вертеть головой — грудь, шея, живот были в его распоряжении. Видя свою беспомощность в таком привычном, вероятно, для него деле, он стал душить меня, но, видимо, овладеть мною он желал все-таки живой, а не мертвой, и поэтому временами отпускал меня — прислушивался, жива ли, и продолжал снова, видимо хотел обессилить. Но я была молода и хорошая спортсменка, а он был стар и пьян. Я боролась за честь, а он за удовлетворение своей похоти, что он имел, по-видимому, в большом количестве и без сопротивлений. В какой-то момент он прижал меня так, что я, видимо, потеряла сознание. Он подумал, что задушил меня, и отпустил. Я выскользнула на пол, тогда и он свалился вслед за мной и начал колотить моей головой об пол, на этот раз приговаривая меня непечатными выражениями. Ему было жарко в сапогах и кителе и он решил раздеться, а я воспользовалась этим моментом и скользнула под кровать. Ему было трудно влезть туда из-за полноты и неуклюжести.
— Все равно, не уйдешь, тварь, — бросил он мне и пошел к столу, чтобы выпить еще.
Затем он лег на кровать и заснул, а я стала ждать своего конца.
Я знала, что, отдохнув, он снова примется за меня, а у меня уже не будет сил сопротивляться. Болело все тело, особенно голова, и руками я находила на своем теле липкие от крови места. Но голова работала лихорадочно.
Как только раздался знакомый мне храп, я стала раздумывать, как бы мне спастись. Тут я почувствовала, что хочу в туалет.
Я осторожно вылезла из-под кровати и стала шарить по стенкам в поисках двери. Наконец я нашарила свое пальто, а радом с ним и дверь. Прислушалась — только мерный храп. Осторожно приоткрыв дверь, я выскользнула в коридор, где тоже была тьма. Прощупав все стены, наконец, я нашла туалет. Выйдя оттуда, я направилась было на свое место, но тут мне пришла отчаянная мысль найти ту дверь, в которую мы входили в это помещение. Вдруг она не заперта? Глухое отчаяние, которое единственно заставляет человека в минуты опасности находить выход, подсказало мне: «Не ходи, будь что будет!» И я опять начала шарить по стенкам, прислушиваясь время от времени к храпу из комнаты.
По-видимому, это была квартира из нескольких комнат, но кроме нас в ней никого не было.
Наконец, я наткнулась на дверь и, открыв ее, сразу почувствовала запах улицы. Это был выход на лестничную клетку. Я опустилась ощупью до конца лестницы, открыла дверь и очутилась на воздухе. Это был тот самый дворик, через который он привел меня сюда.
Светила луна, и я без труда угадала дверь в противоположном здании, из которого я попала сюда несколько часов тому назад. Помимо этой двери, во дворик выходило еще несколько дверей. Куда они все вели?
Я, не раздумывая (времени не оставалось), бросилась к первой попавшейся, перекрестилась, куда приведет! Теперь мной руководил безотчетный, помрачающий разум, страх.
Я уже не помнила, где я и как сюда попала, только одна мысль в моем мозгу была — удрать, и как можно скорей. Удрать и спрятаться.
Я не знала, сколько прошло времени, кончился ли комендантский час, и можно ли было выходить на улицу. Я не думала о том, как я выберусь из этого места, где шагу нельзя ступить без пропуска, а ведь его-то у меня и не было. Я бросилась к двери, открыла ее и быстро пробежала через тамбур, очутилась на какой-то улице.
Было по-прежнему темно, но признаки жизни просыпающегося города уже ощущались. На противоположной стороне была стена или какое-то огромное черное здание. Я повернула направо и побежала по пустынной улице, не разбирая, где я. Через короткое время я очутилась на маленькой площади — это был перекресток Малой Лубянки и Кузнецкого моста. Я стояла на углу у гастронома. За мной никто не бежал. Вид мой был ужасен. Пальто я все еще держала в руках, куртки на мне не было, шерстяная кофточка и боты остались там же, а все прочее представляло собой изорванные в клочья лохмотья, плохо прикрывающие голое тело. Только брюки были по-прежнему застегнуты на все пуговицы. Я накинула на себя пальто и бросилась вниз по Кузнецкому не оглядываясь.
Откуда-то издалека слышались разрывы снарядов, небо в перекрестиях прожекторов нависало и, казалось, гналось за мной. А я все бежала и бежала. Только бы укрыться, только бы добежать до дома, до своей норы.
Свободное копирование
