Теперь, сидя перед этим большим начальником, я недоумевала, для чего он вызвал меня. «Для чего же я здесь? Не могу же я уйти отсюда, так и не выяснив, что же с мамой! — думала я. — Значит нужно начать самой».
— Видите ли, вечером, месяц тому назад пришли и арестовали маму, — начала я решительно и уже прикидывала, в каком месте рассказа можно будет броситься на колени перед ним. Но он опять перебил меня:
— Понятия не имею, какая мама? Ничего не слышал о вашей маме, да и к чему это?
Я чувствовала, что мы в разных измерениях. Два разных мира: в одном он, теплый кабинет, кольца, часики, чай с лимоном, дорогой ужин — это один мир, и другой — я, сжавшаяся в комок в мокром пальто с ледяными ногами.
Я поняла, что мои слова и сама я находимся перед стеной, сделанной из непонятного мне материала, так же как и сама атмосфера в этой комнате с виноградной лепниной.
Здесь все другое, другое измерение. Здесь не слушают, не принимают, не отвергают, не отвечают на вопросы.
Теперь, когда он ясно дал мне понять, что вызвал меня не для того, чтобы говорить о маме, все мои надежды на помощь ей рухнули, нервы мои не выдержали и я расплакалась. Платок сполз с моей головы, волосы рассыпались по плечам. Я поняла, что меня привезли сюда не для дачи показаний, а для чего-то другого, и уже не стесняясь, закрыла лицо руками и дала волю слезам.
— Да вы не волнуйтесь, — он встал и подошел ко мне.
В этот момент дверь открылась, и вошел мужчина в военной форме с подносом в руках, накрытым белой салфеткой.
Я стала запихивать волосы под платок, все не поднимая головы. Наконец, мужчина в военной форме расставил приборы и судки с едой на столике, за которым я сидела, накрыв его предварительно белой салфеткой, и удалился.
Генерал снова подошел ко мне.
— Ну, пейте же чай, вам надо подкрепиться, — промолвил он, стоя за спинкой стула, на котором я сидела. Я приподняла глаза, чтобы взглянуть на стол — оттуда доносились забытые запахи жареного мяса, лимона и еще чего-то. Глаза мои увидели маленькую вазочку, наполненную кусочками сахара, и стакан крепкого чая. Теплый аромат чая исходил прямо ко мне в лицо. Этот пиленый сахар особенно поразил меня.
— Спасибо! — с трудом вылезло из моего горла. «Детям по карточкам сахару нет, а здесь...»
Я согрелась, обсохла и от волнения, как это бывает у меня всегда, щеки мои стали невыносимо красными.
— А щеки-то, щеки как горят! Может вы устали? — услышала я за спиной и почувствовала, что он наклоняется ко мне. — Может быть прилечь? А?
Тут он подошел к стене с виноградом и отдернул шелковый занавес. Я повернула голову — там, в алькове, стояла широкая тахта, покрытая таким же зеленым шелковым покрывалом.
— Нет, нет... что вы... Пусть лучше меня проводят домой, вы ведь обещали, — я повернула к нему лицо и умоляюще взглянула на него в первый раз. Он смотрел на меня, улыбаясь, и похлопывал по шелковому покрывалу рукой, как это делают, призывая собаку, чтобы она вскочила на место.
— Ну?..
Я не поняла, что от меня требуется, и, будучи совершенно наивной девятнадцатилетней девчонкой, подумала про себя: «Кажется, я ему нравлюсь. Теперь или никогда!» Я вскочила со своего места и, сделав несколько шагов по направлению к нему, выпалила:
— Освободите мою маму!
— Маму?! — он помедлил и посмотрел на входную дверь. И как будто бы под влиянием этого взгляда появился «черный».
— Так что там? — спросил генерал.
— Давно уж... — ответил тот.
Он подошел к своему столу, убрал какие-то бумаги в ящик, что-то рассовал по карманам и скомандовал: «Одеваться мне!.. А ее проводи пока в коридор, что ли...»
Я вышла в сопровождении «черного» в давешнюю приемную.
— Прямо по коридору, потом налево до конца и спуститесь по лестнице на первый этаж, — сказал мне повелительно «черный», — там подождите. Генерал вас сам проводит.
— Домой? — спросила я.
— Отдыхать. Там у нас есть квартиры для отдыха.
Что было делать? Середина ночи, движение по городу запрещено, да меня никто бы и не выпустил отсюда без пропуска, а пропуска-то у меня и не было. Оставалось повиноваться.
Свободное копирование
