Но вот наступило 1 сентября, и я явилась на факультет. Начались занятия, но не регулярные. Частенько в аудитории на семинаре приоткрывалась дверь, просовывалась чья-то голова и вслух объявляла: «На Никитской картошку дают без карточек!» Занятия тут же прекращались, и студенты вместе с преподавателями убегали из аудитории в очередь, стоять за картошкой.
В конце сентября занятия неожиданно прекратились ввиду молниеносного наступления немецкой армии, и Университет стал готовиться к эвакуации.
Больно сжалось мое сердце, когда, придя однажды утром в практикум, я увидела в беспорядке расставленные на полу и табуретках фанерные ящики со стружкой, в которые лаборанты укладывали посуду, реактивы. Университет уезжал в Алма-Ату. Мое короткое счастье кончилось. С первых же дней я очутилась в команде ПВО, дежурила на крыше химического и физического факультетов, спала иногда в практикуме, там стояли раскладушки с постелью — мы были на казарменном положении. В этот период на совместных дежурствах я подружилась с Клавой Топчиевой, которая в то время была аспиранткой кафедры физической химии. Мы вместе сидели на крыше во время тревог, следили за вспыхивающими заревами пожаров то в одном, то в другом месте города. После дежурства шли в практикум, грели в колбочках чай, доставали скудную снедь. Разговора не было: Клава всякую свободную минуту погружалась в свою диссертацию — шел третий год аспирантуры.
Нужно сказать, что хотя занятий в Университете не было, все, кто не уехал из Москвы тем или иным путем, вся университетская публика постоянно с утра до вечера толклась на факультете, в чем-то помогали, бегали по поручениям, упаковывали дополнительные грузы для Алма-Аты. Как только прекратились занятия, наш курс отправили в стеклодувные мастерские делать запалы для бутылок с зажигательной смесью. Мы учились стеклодувному делу и работали с упоением. До сих пор мы, студенты III курса, все-таки были детьми — никакая ответственность не лежала на нас, а теперь нам поручили такую ответственную работу, о которой мы и мечтать не могли. Как же мы старались! А те несчастные, у которых стекло валилось из рук, завидовали нам. Подумать только, нам выдали рабочие карточки и платили зарплату! Мы бы и даром работали, до того всем нам хотелось быть полезными, нужными людьми, быть взрослыми. Вскоре объявили о медицинских курсах и практике в госпиталях. Учили наскоро, но мы были так прилежны, что вскоре стали заменять дипломированных сестер в Пироговских больницах. Мы пропадали там все свободное время: читали раненым вслух, писали им письма, бегали по разным поручениям, развлекали разговорами, помогали, чем могли. Несколько раз мы выезжали на рытье окопов под Москвой. Рыли лопатами, ночевали на грязном холодном полу, не раздеваясь, даже не снимая обуви. Нас не кормили, питались тем, у кого что было. Немцы стремительно двигали линию фронта на Восток, и сердце сжималось от страха и недоумения — почему это происходит?
В течение многих лет нас воспитывали в понятии, что воинская сила нашей страны крепнет из года в год. Мы были лишены самых необходимых жизненных вещей. Вся страна жила в коммунальных квартирах. Не только семья, но порою, два, а то и три поколения жили в одной комнате. В течение всех лет, сколько помню себя, мы выплачивали огромные суммы государственного займа для укрепления обороны страны. Заставляли подписываться на эти займы людей очень бедных, стоявших за чертой бедности. Отказ от «помощи государству» приравнивался к государственной измене. Никто даже не помышлял об отказе, иначе таких людей наказывали вплоть до тюрьмы. И вдруг теперь, когда наступил этот страшный час, оказывалось, что у нас нет никакой обороны, враг идет победоносным маршем по нашей земле, и вот уже занял полстраны. Несмотря на успокаивающий тон сводок с фронтов, нам становилось страшно. Впервые появилась у многих людей мысль о том, что нас обманывали в течение всей нашей жизни. Или неправильно использовали наши деньги, шли они вовсе не на оборону, так куда же? Вот такие вопросы задавали мы себе тогда. Теперь об этом нигде и услышать нельзя, как будто этого никогда и не было, а все только не сомневались, что «победа будет за нами». И слово «победа»-то тогда вовсе не произносилась. Конечно, вслух этого никто тогда не произносил - ведь совсем недавно минул тридцать седьмой год, но думали тогда так все. Как ни старалась пропаганда оправдать отступление, все видели истинное положение, да и с фронта появлялись военные, рассказывали одними глазами.
Свободное копирование
