Весной мы все вместе едем в Гомель к их бабушке. Там огромный дом и сад с фруктовыми деревьями. Я вместе с Идой и Саней хожу в группу — готовимся к школе. Утром на дорогу нам дают по корзинке с бутербродами и бутылкой какао. Отойдя от дома, мы садимся на обочину и выливаем ненавистное какао в канаву.
Дом огромный, в нем несколько входов и террас, много комнат. Первое время я в них путаюсь. Мы втроем спим в детской, на ночь нам приносят в тарелках манную кашу, тарелки ставят на подоконник раскрытого окна. Мы садимся и, дождавшись, когда взрослые уйдут из комнаты, начинаем кидать кашу в сад — кто дальше закинет. Вскоре приезжает «польская» бабушка (мамина мама) из Варшавы, Казимира Викентьевна Сычевская. Полная красивая дама в черном шелку с красиво уложенными на голове седыми волосами. Ее сын, мамин брат, сидит в тюрьме в Варшаве; он коммунист, и бабушка приезжает в Москву хлопотать о нем через Красный Крест. Теперь по дороге она заехала к нам. Ей отводят лучшую комнату в доме с отдельным выходом в сад. Иногда она приглашает меня к себе в комнату и угощает удивительно вкусными сдобными сухариками, которые она привезла из Польши. Я ее боюсь. Моя мама обращается к ней на «вы».
— Мама, погуляйте с Ниночкой в парке, — просит моя мама.
— Я не гувернантка, — отвечает ей бабушка.
Контакт с этой бабушкой у меня не налаживается, мне милее бедная еврейская семья, где каждый кусок сладости делят на три части — мне, Иде и Сане.
В Гомеле прекрасный парк при бывшем дворце князя Паскевича. Там бабушка часто сидит одна, но я подойти к ней не смею.
Осенью приезжает папа и увозит нас обратно в Челябинск. Его освободили, и он уже работает и учит чертежному делу Лазаря Исаевича, который тоже на свободе. Потом папа устраивает его на работу, и мы продолжаем дружить семьями.
Живем опять весело и широко: гости, театры, поездки в Москву, куда мама ездит к Крупской хлопотать за дядю Сигизмунда. Он сидит в тюрьме и приговорен к пожизненному заключению. Теперь, оказывается, он организовал в тюрьме забастовку, и его приговаривают к повешению. Мы останавливаемся на Чистых Прудах у знакомых. Около пруда я играю в классики, а мама пропадает в канцеляриях, приемных и магазинах. Наконец-то дело сделано, благодаря Крупской, — дяде заменяют повешение двенадцатью годами тюремного заключения, но в одиночке и в кандалах. Мама счастлива и на радостях берет извозчика, и мы едем в Мюр (теперешний ЦУМ). Там она покупает нам одинаковые черные шелковые манто с малиновыми розочками у воротника. Я смотрю на манто с недоумением и отворачиваюсь. На прощание заходим к Крупской поблагодарить за хлопоты.
