В итоге абстрактной пропаганды получалось то, что «русский пропагандист, отщепенец от своей среды, сходясь с рабочим, делал из него прежде всего не защитника крестьянских интересов, протестанта во имя его нужд, но такого же отщепенца среди крестьян, которому так же душно становилось в своей семье и деревне, как учителю в городе среди буржуазного общества. Русский социалист, дитя нигилизма 60-х годов, сам породил в первую голову в среде мужиков-нигилистов, внушавших родным и близким страх и недоверие своим резким отрицанием традиционных привычек и религии».
Но все же «трудами пропагандистов, ходивших в народ, был проложен путь для социально-революционной пропаганды среди русского рабочего населения, завербованы первые группы лиц из народа для социалистической партии». И «нам, преемникам их, остается, опираясь на существующие уже элементы социально-революционной партии в народе, теснее слиться с протестующими элементами его и внести в программу своей партии элемент активной борьбы и протеста».
В той же статье, из который взяты эти строки, указаны и признаки вступления партии на этот путь. Такими признаками мы считали:
1. «Заметное преобладание в последнее время оседлой пропаганды над бродячей. Орудиями пропаганды становятся при этом не столько книжная и теоретическая проповедь, сколько факты ежедневной крестьянской жизни и практическая борьба».
2. «Стремление партии войти в союз с мирскими людьми, протестующими элементами крестьянства».
Приблизительно такое же симптоматическое значение мы придавали казанской демонстрации, в которой мы видели проявление потребности русских социалистов «выйти из заколдованного круга теоретической проповеди социализма на путь гласного, фактического заявления и живой агитации».
Свободное копирование
