Летом 1878 г. в Женеву приехали Дейч и Стефанович, а вслед за ними и В. И. Засулич.
Стефановича я уже знал в Киеве, как человека, бесповоротно решившегося посвятить себя всецело делу революции. Он тогда недавно еще окончил гимназию, был введен мною и Лурье в кружок чайковцев, о котором я уже говорил, и начал учиться сапожному ремеслу. Но наш кружок был тогда почти накануне своего разложения или распада, и самый младший наш член, Я. Стефанович, очень скоро фактически ушел из него и сблизился, с, так сказать, официальными, чистокровными бакунистами, в особенности с Катей Брешковской.
Позже Стефанович оказался недюжинной личностью. Это был человек действия и выдающийся для того времени организатор. Он хорошо разбирался в практических делах, но вместе с тем обнаруживал поражавший меня недостаток живого интереса к программным и теоретическим вопросам.
С Дейчем также я встретился впервые еще в Киеве, даже раньше, чем со Стефановичем, именно в 1872 г. Он был тогда гимназистом 6-го или 7-го класса. Меня поразило тогда, что несмотря на свою юность, говорил он обо всем как-то не по летам трезвенно и казался «юным старичком». Но эта трезвенность, преувеличенная «реалистичность» была не в натуре Дейча, – это был лишь временный налет, результат случайных внешних влияний.
Не помню, точно, от кого именно, от сестер Каминер или от С. Лурье, я слышал, что его друг, кажется, студент-первокурсник Шрейдер, находится под влиянием одного или двух окончивших университет медиков или юристов, старавшихся или мечтавших устроить свою жизнь по образцу героев романа Чернышевского «Что делать?», Кирсанова и Лопухова. Задача жизни, по-видимому сводилась у них к тому, чтобы оставаться порядочными людьми, зарабатывать средства существования честным трудом и держаться по отношению к высшим и власть имущим с достоинством, как ни от кого не зависимые люди. Подражание названным героям Чернышевского сбивалось у этого рода милых поклонников его в более или менее плоскую вульгаризацию, окрашивалось некоторым самодовольством и невыносимым политическим «благоразумием», а нередко просто индифферентизмом.
Вот и показную искусственную трезвенность, мнимый «реализм» юного Дейча я объяснил себе, если не прямым, то косвенным влиянием «авторитетных» знакомых или приятелей его друга. Но года 3 или около того спустя, я узнал, что этот «юный старичок» бежал с военной гауптвахты. Очевидно, его боевая, предрасположенная к революционному идеализму натура не могла долго оставаться во власти совершенно не свойственных ей настроений. Вскоре после побега Дейча с гауптвахты, до меня заграницу дошли сообщения о дальнейших его революционных актах, свидетельствовавших о том, что он «сжег за собою все корабли» и бесповоротно ушел в революционное движение. Как в покушении на убийство предателя Гориновича, так и в участии, вместе со Стефановичем, в Чигиринском деле, он проявил много смелости и предприимчивости.
Когда Дейч приехал в Женеву, я едва узнал его: так он возмужал и развился за эти несколько лет!
Свободное копирование
