Вскоре после отъезда Клеменца в Россию, как бы на смену ему, в начале 1878 г. прибыл к нам из Италии его интимнейший друг, Сергей Кравчинский (Степняк). Из Герцеговины он поехал в Италию и здесь принял участие в Беневентской авантюре: предпринятая здесь горстью бакунистов-заговорщиков попытка поднять восстание представляла собою практическое применение «пропаганды действием», то есть пропаганды при помощи бунтов. Эта попытка окончилась тем, что участников ее переловили и затем осудили их на тюремное заключение. Впрочем, им, насколько мне известно, и года не пришлось сидеть, – не помню, по какому поводу, они были амнистированы. Сергей, после восьмимесячного заключения, вернулся в Женеву пешком, за недостатком денег на проезд. Он сейчас же засел за работу для «Общины» . Самые лучшие в литературном отношении статьи в «Общине» принадлежали ему. Он был художественной натурой и мыслил, как мне кажется, больше образами, чем общими рассуждениями. Его статьи по поводу процесса 193 и дела Веры Засулич производили огромное впечатление на революционно настроенных читателей не только из молодежи и доставляли нам большое нравственное удовлетворение. Но когда Кравчинский пытался теоретизировать, это ему плохо удавалось.
Припоминаю его попытку теоретически обосновать преимущество бунтарской тактики над пропагандой. Он предпринял эту попытку, как введение в статью о беневентском путче. В основу своей аргументации он положил мысль, что коллективные стихийные движения масс бесконечно быстрее двигают общественное развитие, чем сознательные индивидуальные акты. При этом он иллюстрировал свою мысль такого рода примерами, как образование языка путем бессознательного коллективного творчества, раньше, чем наука открыла законы его развития. Кравчинский вообще писал медленно, переправлял и тщательно обрабатывал свои статьи, а на ту статью, о которой я говорю, он потратил около 3-х недель, если не больше. Зная, что обыкновенно его статьи очень мне нравились , он мне первому прочел статью, в которой развивал свою «теорию» бунтарской тактики. Каково же было его удивление, когда вместо ожидаемых похвал, он услышал от меня критический отзыв и увидел на моем лице выражение недоумения и даже огорчения!
Критика моя относилась не к практической тенденции статьи Кравчинского, а к его своеобразной аргументации. Но моя критика была для него недостаточно авторитетна. Продолжал упорствовать он и тогда, когда другие члены редакции присоединились ко мне. Упорствовал он не из мелочного литературного самолюбия, не из тщеславия, – этой болезнью наша компания вообще не страдала, а всеми нами любимый Сергей и подавно не страдал ею. Но он так много поработал над изложением своего взгляда, так сжился со своей любимой идеей или «теорией», что вполне естественно было его упорное желание видеть свою статью в печати. Так как спор шел не о программном или тактическом, а, так сказать, о сверхпартийном, нейтральном теоретическом вопросе, то я предложил передать этот спор на решение Драгоманову. Сергей, ни минуты не задумываясь, принял мое предложение и понес свою статью к Драгоманову. А на следующий день он явился ко мне и сказал: «Драгоманов убил меня одним словом: ведь и кристалл образовался, не зная законов своего образования и не подозревая, что есть такая наука, которая занималась и занимается изучением этих законов».
Образное сравнение, в силу свойства его ума, сразу подействовало на Сергея Кравчинского и показало ему всю искусственность и несостоятельность сочиненной им теории. И пришлось ему, бедняге, примириться с тем, чтобы написать и напечатать статью о Беневенто очень хорошую (с бунтарской точки зрения), но уже без особой «философии».
Свободное копирование
