Как-то в Гостинице № 1 Комунхоза (я пишу это так официально, потому, что меня всегда восхищали советско-социалистические названия) нам достался самый крайний номер. Нет, крайний не в переносном, а в самом прямом смысле слова. Он был самым последним на этаже и одна его стена являлась внешней стеной здания. Поэтому она отличалась по форме от аналогичной стены в соседнем номере – посредине нее проходила колонна от каркаса здания, образовывая довольно значительный выступ. Соответственно – расположение кроватей в этом номере также отличалось от соседних – колонна мешала поставить кровать вдоль стены. Но! Зеркала во всех номерах висели на одних и тех же местах! Видимо, когда гостиницу открывали, сначала повесили зеркала, а потом уже стали расставлять мебель. Во всех других номерах все получилось нормально и только в «крайнем» кровать пришлось сместить так, чтобы зеркало висело прямо над ней.
Я описываю все это так подробно, поскольку зеркало является главным героем этого рассказа.
Надеюсь, что среди читающих есть люди, которые помнят старые советские зеркала, представляющие собою всего лишь кусок стекла прикрепленного к деревяшке или фанерке. Никаких рам или багетов в те годы не существовало. Даже в партийных учреждениях в прихожих висели похожие зеркала. Вот и здесь, над кроватью Сергея Ивановича помещалось творение советских мастеров – тяжелое громоздкое с неровной поверхностью, придающей зеркалу некоторое сходство с «комнатой смеха». Пошевелишь головой – и все твое лицо начнет колыхаться и искажаться. Вправо – глаза меньше, рот больше, влево – глаза больше, рот меньше. В детстве я очень любил рассматривать зеркала на предмет искажения - «комнатосмехости», как я называл это и тогда, и называю по сей день.
У этого зеркала для благообразия была снята фаска. Но это было хорошо для овальных или круглых зеркал. Для прямоугольных фаска была категорически вредна. Кстати, в детстве, я поражался обилию овальных зеркал. Мне, воспитанному не на правилах красоты и гармонии (как большинству советских детей, родившихся после войны) а на принципах полезности и рациональности, это казалось неправильным – ведь в прямоугольное зеркало одинаковой высоты видно больше, чем в овальное! Но, один раз я имел возможность познать главное достоинство овальных зеркал – отсутствие острых углов. Еще учась в начальной школе и играя где-то на помойке мы отыскали старое прямоугольное зеркало в сломанной раме. Зеркало было местами поцарапаное, местами осыпавшееся, но нам, мальчишкам, оно казалось какой-то исторической реликвией. Тогда пятьдесят лет казалось такой временной пропастью, что страшно было подумать о них. Мы тогда, прожив на свете меньше десяти лети, еще не ощущали разницу между пятьюдесятью годами и пятью сотнями лет. Да и предыдущие пятьдесят лет были очень насыщенными в жизни нашей страны. Мы знали, что пятьдесят лет назад произошла революция, до этого были баре, царь, мы знали что потом была одна война, потом другая… Насыщенный полтинник годов, насыщенный… Поэтому мы решили это зеркало унести куда-нибудь в заветное место, где можно будет представлять себе, что они висела у какого-нибудь «фон-барона», а мы теперь в него смотрим. А можно было и самим представить себя «фон-баронами»… Здорово… Но – не получилось!
Как только я попытался поднять это зеркало, то почувствовал резкую боль в ладони левой руки. Я вскрикнул, встрепенулся и уронил зеркало. Ну не хотело «фон-баронское» зеркало отражать рожи плебейских детей! Из ладони у меня текла кровь, да так сильно, что ребята не стали меня мордовать, а прижали какими-то листьями рану и отправили домой – на лечение. Все оказалось очень просто – там, где сходятся две фасочных стороны, образуется очень острый угол. По типу пики, пораниться о который – пара пустяков.
Так, вот – возвращаясь к тому с чего я начал – над кроватью Сергея Ивановича висело это злосчастное прямоугольное зеркало без рамки. Ему вначале это даже понравилось – рожу просто посмотреть свою, но, как только мы выключили свет и стали укладываться, я услышал вскрик и чертыхание. Пришлось снова включить свет и я увидел Сергея Ивановича, сидящего на кровати с пальцем во рту. Он зализывал рану. «Во, блядь, - сказал он мне – как стал натягивать одеяло, налетел на край этой херовины и порезал палец». Я предложил дезинфицировать его водкой и замотать. Что мы и сделали, не отказав себе в удовольствии пропустить по третьстакашки.
Но самое потрясающее произошло утром, когда Сергей Иванович, отбросив одеяло, встал с кровати. Под ним, на простыне было громадное пятно запекшейся крови, располагавшееся очень смачно, по типу того пятна, которое в деревнях можно наблюдать на послесвадебных простынях, вывешенных на всеобщее обозрение. «Ты, что? Целку драл, пока я спал» – скорее выкрикнул, чем сказал, я и залился долгим и громким хохотом.
Но Сереге было не до смеха. «Куда же я с такой простыней? Срам-то какой!» ─ причитал он снова и снова. Я посоветовал ему заменить простыню, но в те годы купить постельное белье можно было только по карточкам. А мы были еще и в чужом городе. Выстирать также не представлялось возможным, поскольку, во-первых, стирать было негде, а, во-вторых, тогдашние стиральные порошки, кровь не отстирывали. Перебрав все способы, мы остановились на том, что надо незаметно прикрыть пятно, когда будем сдавать номер. И точно – все получилось как никак лучше – горничной оказалась бабушка пенсионного возраста, подслеповатая как курица, сумевшая разглядеть только то, что белье мы не украли. Поэтому никаких проблем у нас не было. Но, уже ехав в поезде, Сергей Иванович сказал, что ноги его в той гостинице больше не будет. Мало кто поверит, что мы целку рвали, скажут, что друг друга в жопу трахали. Фу, срам какой!
А виною всего – зеркало, поранившее палец Сергея Ивановича, наша безалаберность, из-за которой мы сделали на пальце плохую повязку и водка – разжижившая нашу кровь.
Свободное копирование
