14 сентября 1920 года, Качалкино
N. прочитал мой дневник, по поводу чего я получила письмо:
Не сумею сказать, как я Вам благодарен за дневник. Ничего в жизни интереснее я никогда не читал. Он мне дороже полного признания в любви (это, может быть, ошибочно). Этот поступок высоко поднял Вас в моих глазах. Вот истинное благородство.
Все-таки я был прав, относясь с сомнением к Вашим заверениям. Я не обманываю себя насчет видов на будущее, но все-таки значительно успокоился.
***
Иногда меня начинал душить истерический смех; чтобы дать ему выход, я пришла в кухню к Антонине Густавовне и залилась громким неудержимым хохотом. Она удивленно таращила глаза, спрашивала причину, но в ответ слышался только смех...
15 сентября 1920 года, Качалкино
Состоялось первое свидание. Хороший осенний день. Ушли в лес. Говорили о положении вещей вообще и в частности о его жене. Он говорил о возможности ей жить отдельно, но встречаться с ней за обедом и ужином, что и будет некоторой нравственной поддержкой с его стороны. Конечно, теоретически такая ситуация возможна, но практически - не знаю.
Много говорил о своей любви ко мне. 'В моем чувстве нет физического влечения, эта любовь облагораживает, возвышает душу. С другой я держал бы себя совершенно по-другому. Я первый раз люблю такой любовью', - горячо говорил N.
Но почему у меня нет ответного жара, почему я спокойна? На его пылкую речь отвечала холодно: 'Все разногласия происходят от разной интенсивности наших чувств, я еще не выяснила своего чувства к Вам, может быть, потому что это чувство совершенно ново для меня...'
Он просил разрешения поцеловать меня. Я разрешила. Но после долгого поцелуя я сказала: 'А все-таки я критикую и знаю, что этим отравляю Ваши минуты'.
Сейчас я удивляюсь, что разрешила эти поцелуи, я знала, что ему страстно хочется этого.
Он мне сказал, что жена все знает о его отношении ко мне, и она как будто окончательно мирится со своей участью.
На прощание N. долго-долго поцеловал меня, пожал руки и сказал: 'Заботьтесь о себе, а не о жене'.
Все это свидание заставляет меня немного иронизировать. Вот я впервые испытала мужские поцелуи, но не вижу в них ничего особенного, правда, это поднимает нервы и немного возбуждает.
***
Придя поздно вечером, нашла у себя письмо жены N. Она просит скорее решить вопрос моего отношения к N., потому что это является для нее вопросом жизни и смерти. 'Я так исстрадалась, только бы скорее конец', - заканчивает она письмо.
'Вопрос жизни и смерти' ударяет меня в голову, она говорит о смерти, но что подразумевает она под этим? И я быстро иду к их дому. Прячась за деревья, вижу мелькающие тени. Разве выйти и объясниться? Но как объясняться, когда я не знаю своего отношения к N.? Что же делать?
Может быть, завтрашний день решит. У них тухнет огонь. Да, утро вечера мудренее!
16 сентября 1920 года, Качалкино
Утро
Ледяная, холодная, каменная - я! Ведь решается вопрос жизни трех лиц, и решение зависит от меня. А я сама не знаю этого решения, посмотрим, что покажут последующие события, это для меня единственный выход...
Я удивительно спокойна. Я хорошо спала ночь, утром, как всегда, делала гимнастику, обмывание, пила кофе, читала газету, книгу. Ни на шаг не отступила от своих привычек. Только где-то в глубине какой-то червь точит: скоро ты должна ответить на письмо жены N. А у тебя готов ответ? Нет. Это ведь не любовь, когда у меня возникает вопрос: стоит ли связывать свою жизнь с человеком, союз с которым несет столько неприятностей?
Все-таки я до сих пор не могу помириться, что N. будет только товарищ, друг, равный мне. Сердце просит чего-то героического, высокого.
Вероятно, это чисто женская особенность: жажда власти над собой. Хотя я совершенно не хочу никакого подчинения, я хочу остаться независимым индивидуумом.
Полдень
Объяснение с женой N. Она невыносимо страдает, и это тянется уже полгода.
- Наталия Александровна, решайте скорей. Не думайте обо мне, считайтесь только со своим чувством, я постараюсь вам совершенно не мешать, - говорит она с ударением на слове 'совершенно'.
- Только не это! Разве вы не представляете себе, что остаетесь другом и товарищем его.
- Нет. Я этого не мыслю. Ласкать 11 лет одну женщину, а потом другую (она, вероятно, не знает, что он уже несколько раз изменял ей!) - я не перенесу этого. Конечно, может быть, можно привыкнуть и к этому, но сейчас я себе не представляю. Вы знаете, я иногда не могла вас видеть, особенно на вечеринках, когда он, смеясь, танцевал с вами. Только решайте скорее. Я измучилась, сил нет, каждый день плачу. Не считайтесь со мной. Я скажу: у него очень хороший характер, только упрям он. Предлагала я ему уехать из Качалкино, но он говорит, что мы люди взрослые и стыдно бегать от самих себя. Я знаю, что он будет счастлив с вами, вы здоровый человек, у вас с ним одни общие цели, одни взгляды, стремления, а я ведь в этом отношении далеко стояла от него. Наталия Александровна, только скорей!
Я говорила, что я еще не выяснила своего чувства и вообще оно для меня ново.
- Только подумайте о том, что вы можете быть другом. А главное, Евдокия Георгиевна, будьте покойней. Ради Бога, не расстраивайтесь так, - закончила я.
У нее на глазах слезы...
Вечер
Как много мыслей! Некоторые даже трудно облечь в конкретные образы.
N. горячо целует меня. Я чутко прислушиваюсь к себе и хочу выяснить, что испытываю, хочу знать, что испытывает N.
- Не думайте, здесь не о чем думать! - тихо говорит N.
- Нет уж, видимо, я такая натура, не могу без критики. Все эти переживания новы для меня. Их надо как следует продумать, пережить.
- А почему вы позволили поцеловать вас в лесу, ведь не из жалости же ко мне!
- Ради эксперимента.
- И что же, нравится эксперимент?
- Во время действия произвел мало впечатления, а потом, когда я вдумалась в это, подействовал сильнее.
Я бы не позволила этого эксперимента, если б знала всю его силу. Физические ласки - огромная сила. Сейчас я уже не могу сопротивляться поцелуям, особенно в губы, они пьянят меня.
В этих случаях обыкновенно говорят о счастье. Я не испытываю никакого счастья. Мысль неустанно, безостановочно работает над новыми переживаниями.
Эти бесконечные мысли мешают планомерной повседневной работе, надо готовиться к лекции, но нужные мысли все улетучились из головы. Тетради, книги лежат перед глазами, а глаза не видят ничего... Ласки, мысли действуют на нервную систему: после этого разговора у меня долго была нервная дрожь.
Свободное копирование
