19 августа 1920 года, Качалкино
Почему так тяжело, тоскливо на сердце? Хочется убежать от людей, остаться одной со своими мучительными мыслями. Иногда является безумное желание громко хохотать, кажется, что в хохоте можно потопить ноющее чувство.
Читаю Мильде Ивановне немецкий роман, хочу этим заглушить тоску, но порой еле могу удержаться от хохота. Я давно уже замечаю, что все несчастья в моей жизни вызывают у меня желание не слез, а хохота.
Насколько я помню, я никогда не плакала от горя, но плакала от обиды, от гнева, от злости; особенно от обиды. Папа своими грубыми выходками, словами оскорблял меня, не подозревая этого.
Я не переношу внутренней грубости, она оскорбляет меня до глубины души. Можно еще простить внешнюю грубость, но внутреннюю - никогда.
20 августа 1920 года, Качалкино
Кроме тех двух выходов, о которых пишет N., возможен и третий, который будет самым лучшим.
Разведясь с женой, он может жениться на ком-нибудь и начать новую жизнь. Это лучше, чем посещать 'наемные отели'. Надо обязательно сказать ему это, писать не стоит, потому что мое последнее письмо было последним.
21 августа 1920 года, Качалкино
Раньше я очень хладнокровно рассуждала и думала о жене N. Мне казалось, что сильные, здоровые должны устраивать свою жизнь, не считаясь со слабыми и больными. Сильные становятся еще сильнее, а слабые погибают, что и называется отбором.
Но когда я смотрю на изнеможденное, больное, вялое лицо жены N., безграничная жалость начинает щемить сердце. Каждый человек имеет право на долю своего счастья, и он защищает свое счастье до последних сил!
Что ждет жену N., когда она останется одна? Те большие страдания, которые она переносит сейчас и будет переносить в будущем, нагоняют страх на душу. Только теперь я поняла, что было разъединяющим звеном между мной и N. Меня всегда смутно страшила мысль разрушить чужое счастье, заставить страдать человека.
Если бы мы с N. больше говорили, а меньше писали, то мое чувство, вероятно, усилилось бы. Я уже не могла бы так много рассуждать, критиковать. Ведь поездки в совхозы, когда я по неделям не видела N., давали мне успокоение. Построенные выводы и умозаключения казались твердыми и неопровержимыми. Но они становились более шаткими, как только я сталкивалась с N.
Сближению мешает и то обстоятельство, что мы почти никогда не остаемся наедине. Этому мешает и жена N., и другие, которые что-то подозревают между нами, так что приходится быть очень осторожной во избежание сплетен - ведь они могут дойти до жены N. и только понапрасну взволновать ее.
Пожалуй, из меня и из N. вышла бы хорошая пара. Мне кажется, мы хорошо понимали бы друг друга, а это бы сделало возможным сожительство.
Но... здесь встает образ его жены...
Я не знаю, как он, собственно, представляет себе дальнейшую судьбу своей жены. Это ведь такой тяжелый и трудный вопрос!
***
Поздно вечером сижу в своей комнате и читаю. Вдруг слышу по коридору шаги N., направляющегося к выходу. Я сорвалась с места (Мильда Ивановна недоумевающе посмотрела на меня), прошла быстро коридор и вышла на крыльцо. Шаги N. замирали вдали... и с неба смотрели яркие звезды...
С губ срывался крик позвать его, но я овладела собою, и только здесь поняла всю непроизвольность поступка.
Свободное копирование
