2 июля 1920 года, Качалкино
Почему мне приятно, когда говорят хорошо о N.? Хотя я о нем слышу только хорошее. Какое-то чувство гордости, удовлетворения возникает в это время.
Призывали на военную службу офицеров, за наших хлопотали об освобождении. Не знаю, попал ли в список призывных N.? Только слышала, что одного не удалось отстоять. У меня тотчас же мелькнула мысль: не N. ли? И сердце усиленно забилось. Тревожное чувство прошло после того, как я узнала, что это не N.
Это не любовь, все-таки мое чувство к N. слишком невелико и незначительно.
13 июля 1920 года, Качалкино
Сегодня был наш традиционный курсовой праздник на Богородской ферме. Было до двухсот человек курсисток, петровцев и профессуры. Съехались многие окончившие и уже служащие курсистки. Здесь я встретила много своих, которых уже потеряла из виду. Сколько радостных восклицаний, расспросов, рассказов! Каждый передает впечатление о своей работе, надеждах, достижениях.
Какая непринужденность, простота, искренность в отношениях между профессурой и курсистками! Все слились в одну дружную теплую семью. И правда, у меня было чувство свидания с самыми дорогими мне людьми. Да это, пожалуй, так и есть, ведь курсы являются для меня самым светлым, отрадным воспоминанием и впечатлением.
Мы дали друг другу обет: если будет возможность, всегда в этот день собираться на Богородской ферме. Чувствуешь, как этот день крепко связывает тебя с курсами, дает опору в твоей дальнейшей работе.
Получила я удовлетворение и с другой стороны. Ведь у меня нет в Качалкино ни одного настолько близкого человека, чтобы я могла вполне откровенно и искренне с ним поговорить о самых сокровенных вещах (вполне чистосердечно я могла бы говорить с N., что мне иногда и хочется, но наше положение заставляет держаться далеко друг от друга). Здесь я вдоволь наговорилась о самых разнообразных вопросах, особенно с Шурой Фроловой, так хорошо понимающей меня. Ведь бывают моменты, когда так жгуче хочется поделиться с кем-нибудь своими думами, переживаниями (а их сейчас так много!).
Это чувство экспансивности у меня бывает редко, и чаще с людьми, со мной не живущими и не знающими повседневной моей жизни. С такими легче откровенничать, зная, что откровенность не вредит твоей свободе.
Месяца полтора тому назад я была в Собакино, там встретила Таню Минервину. Мы очень обрадовались друг другу, я нашла родственную, тонко понимающую душу.
Лунная ночь, парк, тишина располагали к откровенности. Жажда высказаться, посоветоваться (ведь Таня, несмотря на молодость, много пережила и передумала!) была большая. Как-то незаметно я откровенно рассказала про отношения с N. Это Таню сильно взволновало и встревожило. 'Эка ведь, в какую историю ты ввязалась, Наташа! Это так сложно и серьезно!'
После других рассуждений и обсуждений Таня сказала: 'Я думаю, ты любишь его. Это все не так плохо, как мне показалось с первого раза. Иди ему навстречу. Но, откровенно говоря, если бы со мной случилась подобная история, я испугалась бы и убежала'. Бежать - это трусливо! Я думаю, хорошая критика, трезвое отношение в будущем сами собой решат вопрос.
Дружба возможна только на расстоянии; она тогда ценна, когда проявления ее редки, а тем и более сильны. Обыденщина, постоянство скоро надоедают. Я вполне, кажется, согласна с Достоевским: 'Мы можем любить только дальнего' (107).
Любовь к дальнему ни к чему нас не обязывает.
Я совершенно не понимаю, как живет большинство наших супругов, просто по привычке, по традиции.
***
Читала дневник Марии Башкирцевой (108). Сколько же всколыхнул он!
Почему у меня нет яркости, индивидуальности? Хотя нет, это неверно, индивидуальности во мне много, но именно нет яркости. Всего много, но понемногу, это своего рода маленькая
энциклопедия. Меня интересуют все стороны жизни, больше общественные и естественно-исторические вопросы, хотя в эти две большие категории укладываются все понятия.
Я избрала себе специальностью луговодство - ведь надо же на чем-нибудь остановиться! Вопрос о необходимости специализации теперь для меня бесспорен, но почва подо мной иногда заметно начинает колебаться.
Чтение дневника пробудило жажду к красоте. Хочется красивых впечатлений, красивых переживаний, минут. Хотелось бы в жизни и вокруг себя видеть одну красоту, а ведь ее так мало! Везде пошлость, низость, грязь! Может быть, это и есть настоящая, неприкрашенная жизнь! Но я жажду красоты, стройности, гармонии!
***
Сколько неисчерпаемых богатств в России! России принадлежит великое будущее в этом отношении. Обследования и постоянные поездки в Московскую губернию дают массу материала по этому вопросу. Безграничные леса, масса неиспользованной земли! Если бы сюда поселить каких-нибудь немцев или американцев, работа закипела бы.
17 июля 1920 года, Качалкино
Совершенно случайно столкнулась с N. на Луговой в ожидании одного и того же поезда. Был повод вместе ехать. Да, надо сознаться, я определенно хотела этого.
Подошел поезд, я вскочила в служебный вагон, N., кажется, сел в этот же вагон, но с другого конца.
'Почему же N. не сядет вместе со мной или не придет на этот конец вагона? Может быть, он стеснятся Петра Николаевича, который вместе с ним едет? Тогда какое же он может испытывать ко мне чувство влечения, если я, равнодушная к нему, и то желаю видеть его?' - эти вопросы настойчиво сверлили мне мозг.
И досадно, отчасти обидно было на N.
Хотелось самой пойти хотя бы к Петру Николаевичу, а через это и к N. Но чувство гордости и протеста тотчас же восстало против такого поведения, и я осталась на своем месте.
По приезде в Москву выяснилось, что N. сел совершенно в другой вагон, боясь, что в служебный могут и не пустить без удостоверения. Это, конечно, недостаточное объяснение, но у меня сейчас же пропало чувство досады. Вообще я замечаю, что за последнее время мое чувство к N. начинает усиливаться, особенно в Качалкино, когда я встречаюсь с ним. Мне мало тех мимолетных встреч, которые выпадают случайно, хочется более долго видеть его. Мой взгляд часто останавливается на нем, что, вероятно, заметно ему, а может быть, и посторонним, чего я, конечно, очень не хочу. Я начинаю находить все больше прелести в его темных глазах и стройной фигуре. Раньше я не могла привыкнуть к его лицу, оно не согласовывалось с тем образом, который создали воображение и фантазия. Мне всегда представлялось открытое мужское лицо с высоким лбом, крупный рост и большая интеллигентность. Но в N., кроме последнего, ничего этого нет.
В моем чувстве к N. нет ничего острого, это смесь нежности, жалости, симпатии, дружбы. Это чувство уменьшается, когда я уезжаю на обследования и не вижу его. Я много думаю о нем, о себе и о сложившихся обстоятельствах, но это не нарушает моего спокойствия - напротив, иногда я испытываю необыкновенное чувство уравновешенности, удовлетворения, гармонии и хорошего, ясного настроения. Это олимпийская жизнерадостность! Подобное настроение еще усилилось после прочтения книги Леви 'Рациональное воспитание воли' (109). Философия этого автора мне как натуралистке очень понравилась, и я думаю кое-что позаимствовать из нее.
***
Последнее время я больше стала обращать внимание на свою наружность, более чувствительна к костюмам, к прическе. Вероятно, это объясняется тем, что приходится жить в большом, почти исключительно мужском, обществе, но здесь очень важную роль играет и N., хотя не столько в отношении наружности, сколько вообще в отношении к моей особе. Часто я смотрю в зеркало, изучаю свою физиономию, фигуру, манеры. И мне кажется, что и N. особенно тщательно относится к своей особе. Показательны, пожалуй, и слова его жены, когда он запоздал однажды к обеду: 'Вероятно, кокетничает дома'.
19 июля 1920 года, Качалкино
Шура первый раз увидала N., ничего не зная о наших отношениях. Я спросила ее о впечатлении.
'Очень хорош собою, но, кажется, необыкновенно самонадеян. Так, кажется, и говорит: 'Смотрите и любуйтесь мною'', - отвечает Шура.
Странно, я не думала, что N. может производить впечатление самонадеянного человека.
Первые слова, что он хорош, заставили радостно забиться сердце, улыбка сама пришлась на губы. Хотя правда, он вчера во время игры в 'городки' был очень эффектен.
И стало еще больше жалко его. Зачем так сложилась его жизнь? Ведь за последнее время он так сильно изменился: пропала общительность, веселость, беспечность. Конечно, ему пришлось очень много пережить и перечувствовать.
***
Сегодня уезжаю на обследование, недели на две. Жаль, что со мной не будет дневника, иногда скучно без него. А брать с собой такую тяжелую тетрадь не хочется.
Свободное копирование
