1 июня 1919 года, Собакино
Нет, нельзя так легкомысленно относиться к такому важному вопросу, как замужество! Ведь связываешь себя с человеком на всю жизнь. Конечно, можно разойтись. Но иногда этого не позволяют сложившиеся обстоятельства. Надо всегда выбирать себе ровню, чтобы не было взаимного непонимания в основах.
С другой стороны, любовь может заставить наделать много глупостей, но я едва ли могу полюбить, слишком я холодна и рассудительна. Вероятно, любовь создана не для таких натур.
2 июня 1919 года, Собакино
Пришлось много говорить о политике вообще и о современном вопросе в частности. Если смотреть объективно, насколько это возможно сейчас, когда все происходит на наших глазах и приходится все выносить на собственных плечах, то, конечно, революция принесла, а главное, принесет огромную пользу. Она дала многим порядочную встряску, многих заставила работать, многих натолкнула на вопросы, которые раньше совершенно проходили мимо. Взять хотя бы меня. Ведь раньше о политике я не имела представления и никогда ею не интересовалась. Как далеко ушли мы сейчас в политическом понимании сравнительно с прежним - тогда мы были птенцы...
Сейчас мы видим полный застой всей жизни страны. Застой в литературе, в искусстве, в промышленности, в науке. Но это вполне законно: всегда после таких великих народных потрясений наступает упадок всех сил, удар вызывает контрудар, действие - противодействие. Но кончится это переходное, застойное время, и, получивши опыт и многому научившись, страна начнет быстро развиваться, вздохнет полной грудью и устремится вперед.
Нам для восстановления страны прежде всего надо побольше образования. Надо осветить эту непроходимую массовую темноту, пробудить интерес к знанию, расшевелить косность и рутину, царящую везде.
Сейчас глубоко потрясают несправедливости, встречающиеся повсюду. Чудовищный бюрократизм поглощает столько времени и средств. Это так напоминает помещика из 'Мертвых душ' Гоголя, который начинает вводить у себя всевозможные чиновничьи новшества. А расхищение достигло, кажется, своего максимума, люди изолгались, стали несчастны, или, скорее, весь низкий элемент поднял голову, заговорил о себе. Возникает вопрос: а почему это произошло? Это сложный и трудный вопрос. Когда интеллигенция саботировала советскую власть, то ей приходилось вербовать силы из других источников. Вот тут-то и примазались все те, для кого не существует принципов, не существует ничего святого, которым безразлично, где и кем числиться: коммунисты так коммунисты, а коли монархисты, то и к ним можно. Вообще, куда ветер подует, туда они и клонятся.
Еще советская власть наделала себе много вреда лозунгом: 'Мир на фронте, война внутри'. Гражданская война высосала последние соки из России. А тут теоретическое приведение в жизнь социализма безо всякой практической подкладки. Народное хозяйство не вынесло ломки и пришло в полнейший упадок. Надо всегда помнить слова: делай то, что можно, а не то, что должно. Должное будет для нас идеалом, к которому мы будем вести страну, вести умело и рассуждая. Нельзя сразу перевоспитать народ, научить его тому, чему за границей учились несколько десятков лет. А сейчас выходит, что 'мы хоть и в новой коже, да сердце-то у нас то же'.
3 июня 1919 года, Собакино
Муки слова... Как это близко и понятно. Иногда душа переполнена, тесно, душно там, хочется излить все это, хочется облечь в формы, но нет слов для выражения необъятного, широкого, беспредельного. Все слова так жалки, так малозначащи:
Нет на свете мук сильнее муки слова:
Тщетно с уст порой безумный рвется крик;
Тщетно душу сжечь любовь порой готова:
Холоден и жалок нищий наш язык (85).
4 июня 1919 года, Собакино
'А ведь я, может быть, поступлю на медицинский факультет', - сказала я между прочим за ужином. Лиза возмутилась этими словами: 'Как? После агрономии заниматься такой мертвечиной, как медицина? После живого, интересного дела - и такое неинтересное'.
Против этого восстали все. Медицина - это жизнь, самое близкое к человеку. Потом я предполагаю в человеке комбинацию всяких отраслей науки, а наука едина, цельна, гармонична.
Пришел Александр Иванович, разговор принял более оживленный характер. Заговорили о работе, о призвании. Александр Иванович рассказывал, как он втягивался в работу, часто заставлял себя делать то, что и не хотелось, сознательно отстранялся от всего постороннего, что мешало основному. По словам Александра Ивановича, надо с 20 лет начинать работать, тянуть лямку, сначала это трудно, а потом будет приобретаться все больше интереса, больше стройности, больше и удовлетворенности.
У русских нет выдержанности, трудовой дисциплины. Мы хотим все верхи обрывать, черновую работу считаем ниже себя.
Да, это все правда, но я не хочу сейчас впрягаться в работу, хочу пожить года три-четыре, как говорится, в свое удовольствие. Побольше увидеть, побольше понять и знать; чтобы потом было чем помянуть молодость, было на что обернуться.
5 июня 1919 года, Собакино
Прочла А.Ф. Фортунатова (86) 'По вопросом научной школы'. Многое всколыхнулось... Ведь я раньше была горячая защитница экзаменов и минимума. На экзамены я смотрела просто как на проверку каких-либо отраслей науки, а за минимумом признавала то преимущество, что он подготовляет у нас на курсах публику к летним практическим занятиям, как бы сортирует ее.
Но ошибка, пожалуй, та, что я всех мерила на свой аршин. Ведь что приносило пользу мне, может быть, приносило вред другим. При достаточно хорошей памяти, скором усвоении, умении передать прочитанное мне, конечно, экзамены давались легко, и я получала от них знания, и, скажу, порядочные знания. Может быть, эти знания были отрывочны, как и вообще все знания, полученные на курсах, но они дали широкое понимание, расширили горизонт, вдохнули интерес к новым вещам. Но, с другой стороны, я, может быть, получила бы больше, если бы и не сдавала этих экзаменов? Сейчас трудно сказать, я вообще училась ради знания, а не для диплома. А если я кончила курсы в три года, то просто ради проверки своего умения успешно заниматься и достаточной усидчивости.
Но по себе нельзя судить обо всех. На курсах я мало как-то приглядывалась к окружающим, я была поглощена экзаменами, лабораториями и внекурсовыми занятиями. Это, конечно, большой пробел, но его можно наверстать теперь.
Надо бы подольше остановиться на прочитанном, продумать хорошенько. И похоже на то, что я соглашусь почти по всем пунктам с Фортунатовым.
6 июня 1919 года, Собакино
В таких случаях познаешь саму себя, здесь остаешься одна, без посторонней помощи, надежда только на свои силы.
Я, Миша и рабочий поехали за 25 верст за сеном. Я первый раз в жизни поехала возчиком, и на такое большое расстояние. Это все оказалось ничего, я вполне справилась, но на обратной дороге заболел Миша. Мы кое-как добрались до одной деревни в восьми верстах от Собакино, Миша почти без чувств лег на землю. Надо было что-то делать. Послала рабочего в Собакино за лошадью для Миши, а сама осталась одна у школы с больным Мишей и пятью лошадьми. Мишу я уложила на сено, прикрыла сеном, но он ведь весь мокрый (нас захватил дорогой дождь). Одна надежда, что рабочий скоро вернется. Я пока отпрягла лошадей, пустила их пастись, а из Собакино никто не едет. Начало темнеть... Учительница школы позволила положить Мишу в классе, добыли тулуп, я сняла ему свою кофточку, которая была посуше, и заставила его надеть. Теперь надо было подумать о лошадях. До этих пор мне с лошадьми так близко не приходилось иметь дела, кое-как я их поймала, привязала к изгороди, а они начали грызться. Главное, что не давало покоя, - лошади остаются снаружи, у проезжей дороги, ведь так легко увести, а то и сами, пожалуй, уйдут. Спать хочется смертельно, ведь прошлую ночь так плохо спала. Глаза смыкаются... Заржали лошади, я в испуге вскакиваю, не уводят ли? Но все тихо. Так прошла тревожная ночь... Наутро приехали из Собакино, Миша чувствовал себя хорошо, и все приключения кончились благополучно. Да, хорошо, что хорошо кончается!
Благодаря хорошему концу осталось благодарное воспоминание обо всем случившемся. Только в такие минуты показываешь свое самообладание и внешнее спокойствие, что я в совершенстве выдержала.
7 июня 1919 года, Собакино
С Борисом Александровичем ездили в одно имение за 12 верст. На обратном пути все благоухало после прошедшего дождя. На траве, деревьях блестели изумрудные капли воды, в которых тысячами огней переливалось солнце. Было как-то необыкновенно свежо, чисто, душисто. Едем через лес, деревья тесно обступают; я правлю, лошадь быстро бежит по гладкой дороге, шарабанчик подпрыгивает на всех неровностях, заставляя то и дело сталкиваться с Борисом Александровичем. Он опирается рукой на спинку шарабанчика, так что его рука как бы обнимает мою талию. Я чувствую, что его рука начинает все сильнее прижиматься ко мне. Я не подаю и виду, что замечаю, попрежнему правлю и спокойно продолжаю разговор. Но внутри не все спокойно... Прикосновение руки, одуряющий запах леса, быстрая езда щекочет половое чувство, какой-то ток пробегает по телу, хочется горячей ласки... Но я слишком выдержанна, и Борис Александрович, видя, что эксперимент не удается, прекращает его. Берет у меня вожжи, и мы мчимся во весь дух...
Свободное копирование
