Уже не помню, сколько недель провел я в «гнойном» отделении хирургической больницы Оренбурга той суровой зимой. Содержавшаяся прилично, насколько это было возможно в обстановке всеобщих лишений, больница лечила, главным образом, нищету. Она была полна больных и увечных, подлинным недугом которых было хроническое недоедание, отягощенное алкоголизмом. У сидевшего на щах из кислой капусты без жиров рабочего развивался абсцесс от простого ушиба, за абсцессом следовала флегмона, и, поскольку питание в больнице было очень скудным, это тянулось бесконечно. Дети были покрыты гнойниками. Крестьяне с отмороженными конечностями заполняли целые палаты; с пустыми желудками, одетые в заношенное тряпье, они плохо сопротивлялись морозу. Дезинфицирующие, анестезирующие и болеутоляющие, марля и перевязочные материалы, даже раствор йода – все поступало в недостаточных количествах, так что повязки, которые полагалось менять ежедневно, не менялись по три дня. В перевязочной на моих глазах сестры спорили и торговались: «Верни мне три метра марли, которые я тебе одолжила позавчера, у меня больной больше не может ждать! – Но ты же знаешь, обещанной выдачи не было...» Одни и те же бинты после стирки использовали по несколько раз. Я видел, как с отмороженных конечностей пинцетом отрывали гангренозную плоть; это оборачивалось неописуемыми язвами. На мое лечение врачам пришлось выпрашивать вакцины и медикаменты в особой санчасти ГПУ, единственной, которая ни в чем не нуждалась. Я лежал, естественно, в больнице для бедных – вместе с бывшими чапаевцами. Для чиновников, специалистов, военных существовали специализированные клиники. Медицинский и вспомогательный персонал, в общем, весьма скверно оплачиваемый, был необычайно добросовестным.
Долгими зимними вечерами выздоравливающие собирались вокруг большой печи в коридоре и вполголоса напевали чувствительный воровской романс с таким припевом:
Всюду деньги, деньги, деньги!
Всюду деньги, господа!
А без денег жизнь плохая,
Не годится никуда...
Свободное копирование
