Вторая коммуналка на Малой Никитской - 2

Потом шла наша комната. Когда-то дверь в нее вела из предыдущей, но, превращая квартиру в коммуналку, дверь эту заложили кирпичом, а вход в нашу пробили из коридора, отделив кусочек площади и сделав как бы маленькую переднюю с полатями наверху. Так что на самом деле площадь комнаты стала 14 метров.

Самое замечательное еще в том, что через этот узенький проход крупные вещи не проходили. Всю мебель при переезде пришлось под­нимать на третий этаж канатами через окна.

Сначала казалось не очень тесно — нас трое и приходящая домра­ботница, хромая Дора. Но потом вернулась наша Васена и стала спать на полатях в передней.

С ней получилось очень необычно. Вернувшись весной 1946 года из деревни в Москву, она привезла с собой подросшего сына Витю с тем, чтобы поместить его в какое-нибудь учебное заведение. Его приняли в ремесленное училище, где ребята и учились и жили. Но ему надо было где-то поместиться до осени. Не в коридоре же на Ржевском, где мы еще жили тогда! И родственники наших соседей Шифманов нашли ей за­мечательное место - у знаменитого тогда героя-летчика Покрышкина. Хотя Васена и оплакивала новую разлуку со своим питомцем Юрочкой, да и мы были очень огорчены - но можно ли было ее отговаривать? Что мы могли ей предложить? Она, конечно, согласилась.

Покрышкины жили на Тверской (тогда улице Горького) в доме, вы­ходившем на Советскую площадь, в большой, разумеется, квартире. И Витя легко мог не только прожить там до осени, но и бывать у матери по нескольку дней, уже учась в училище.

Васена оставалась у Покрышкиных года три. Витя кончил училище, получил специальность механика, ушел служить на флот, а потом Покрышкина назначили командовать одним из западных военных округов. И тут Васена отказалась ехать с ними. У нее было много предложений, тоже генеральских, но она сначала пришла к нам и спросила, не возьмем ли мы ее к себе обратно — не в генеральские хоромы, а в нашу комнату в коммуналке, со спальным местом на полатях! Нечего и говорить, как мы обрадовались. Нас стало четверо.

А потом родилась Маша и стало туговато. Все же мы так прожили пять лет.

Нами кончалась левая сторона квартиры. На правой располагались две комнаты. В первой из них, ближе к нам, жила бездетная пожилая чета Селивановых, во второй другая такая же — фамилию не могу вспом­нить. Первая же пара была довольно колоритной.

Глава семьи, Александр Михайлович, заведовал секцией в знамени­том гастрономе № 1 на Тверской — Елисеевском магазине. Легко по­нять, что благосостояние этой семьи казалось фантастическим по тог­дашним понятиям. Когда-то в молодости Александр Михайлович браво воевал в Красной кавалерии (он показывал боевые ордена) и из Польши в 1920 году вывез на своем седле красавицу-полячку. Теперь эта усатая пожилая женщина, Ванда Станиславовна (действительно, со следами былой красоты), отравляла жизнь всей квартире. По своему опыту могу сказать, что такой или схожий феномен являлся почти обязательным компонентом любой коммуналки.

Изобретательность Ванды Станиславовны в пакостях была необык­новенной, и, несмотря на дружный отпор остальных хозяек, ей неиз­менно удавалось доводить до исступления каждую из нас в отдельности. Особенно доставалось беззащитной Марусе, которая не ходила на работу и потому служила всегда присутствующим объектом для издевательств. По непонятным причинам Васену и вторую домработницу Пашу агрес­сия задевала меньше всего. Но стоило мне, например, затеять печь пи­роги или — еще того чище - эклеры, требующие ровной температуры в кухне, как наша гонительница выползала из своей комнаты и начинала методически, по одной, вытряхивать на черном ходу пыльные тряпочки, открывая и закрывая дверь на холодную лестничную площадку. В конце концов я наладилась затевать что-либо кулинарное только ночью, убе­дившись, что супруги Селивановы спят.

И наконец последние соседи: очень замкнутая интеллигентная пара с замечательной домработницей Пашей, нашей большой приятельни­цей, столь многому научившей и меня, и Васену. Жена, Полина Степа­новна, была художницей, муж, Михаил Михайлович (Ирочка, дочь Ма-руси, звала его Мимишей), - фотографом.

Нормальная жизнь в коммуналке: утренние очереди — сначала в ту­алет, потом к единственной раковине на кухне, чтобы умыться. Снача­ла дети, им в школу, потом мужчины, наконец, мы, женщины (и мне и Полине нужно было выходить рано, и мужчины иногда пропускали нас вперед), привычная толкотня на кухне, привычный дефицит тишины... Но, в общем, жили тут довольно дружно, выручали друг друга. И, по­лучив в конце концов отдельную квартиру (в 40 лет!), я сперва не могла понять, как буду обходиться без этой взаимной выручки.

Родители мои тоже жили теперь в небольшой коммуналке из четы­рех комнат. Почти во всех комнатах жили одинокие старухи, только в одной женщина с дочерью, и мама легко стала в ней главной хозяйкой. Словом, все уладилось.

Я хотела перевести Юру в другую школу, поближе к дому, но он заар­тачился, как я когда-то, и продолжал учиться на Большой Молчановке. Это заставляло его по дороге в школу переходить три улицы с большим движением транспорта — сперва нашу Малую Никитскую, потом Боль­шую Никитскую, потом Поварскую. Провожать себя он решительно не позволял. И я каждое утро с тревогой смотрела из окна, как он уходит, а потом тревожилась на работе все утро, пока он не звонил мне, что вер­нулся из школы. Павлик говорил мне:

— Отойди от окна! Если с ним случится несчастье, тебе непременно нужно видеть это своими глазами?

Я действительно вела себя глупо, но ничего не могла с собой по­делать. И только когда он скрывался из виду, начинала в суматохе со­бираться на работу.